Ранняя весна, отвратительно напоминавшая позднюю осень, часто была причиной мрачного настроения Арнольда: шелест листов пергамента предательски ассоциировался с шорохом сухих листьев, как прежняя жизнь ломавшихся под ногами в то самое утро восемьдесят девятого года, а чернила - с кровью на губах Сабрины. Навязчивые воспоминания, которые мужчина предпочитал утопить в огневиски или поцелуях с какими-то красивыми, но отчего-то часто легкомысленными и даже глупыми женщинами. Никто из них ни разу не задавал ему вопросов о прошлом: верить в Арнольда-иллюзию, очевидно, им нравилось гораздо больше. Всем - кроме неё.
Очередной мрачный вечер в Министерстве Магии, впрочем, мало напоминал тот, что был ровно полгода назад: после произошедшего с Министром работы было даже больше, чем обычно. Одиночество не застилало глаза, а в ушах не звучал голос его главного призрака прошлого. Вообще-то, у мужчины даже настроение было хорошее, несмотря на погоду за магическим окном - такую же магическую, несуществующую. Если бы Арнольд не был волшебником, то слишком реалистичный образ Сабрины давно бы свёл его с ума, но в магическом мире привычными считались вещи и куда более страшные. Он не хотел думать о том, что рядом нет никого, кому можно доверить то, из-за чего у него уже девять лет почти непрерывно болела душа. Вопреки третьему закону Ньютона о противодействии жизнь Арнольда была мало кому интересна, хотя он сам был кем-то вроде потустороннего наблюдателя за чужими жизнями, за чужими душами, позволявшими ему забыться даже лучше, чем горло обжигающий горечью алкоголь: выброшенный в кровь он отравлял жизнь Арнольда ещё сильнее, чем он делал это сам, не желая простить себе то, что когда-то позволил себе много лишнего. Уже в то утро исправлять ошибки было слишком поздно. На самом деле, и до и после гибели жены Арнольд видел вещи и пострашнее, но именно её остекленевший взгляд произвёл на него такое по-настоящему дикое, страшное впечатление: и это понятно, хотя Пизгуд так и не смог признаться себе, что был слишком привязан к жене - он любил её.
Даже через столько времени Арнольд не мог никому рассказать правду о своём прошлом. У него были друзья, и некоторые из них - например, Альтьер - были едва ли не свидетелями того, как Пизгуд сходил с ума, как чуть не умер вслед за Сабриной. Среди тех, кто не был тогда с ним знаком, не было тех, кому стало бы интересно узнать, почему он стал таким - никому, кроме неё. Александрина Флеминг была ярким пятном на фоне бледных силуэтов его женщин - она поразительно хорошо понимала его, и в ту ночь Арнольда это почти испугало. Впрочем, он и сам узнал о ней больше, чем было бы прилично знать. И тем не менее, она осталась загадочной, манящей и завораживающей - дьявольским искушением, с которым мужчине приходилось сражаться как с самым тёмной силой мироздания. И хотя последние несколько месяцев он даже ничего не слышал об этой девушке, Арнольд не мог о ней не вспоминать. Тогда ему нравилось пробовать узнать вкус её одиночество, но позже он понял, что позволить ей знать правду он не должен, хотя именно этого ему хотелось больше всего остального. Дело даже не в запахе её волос - они просто уничтожат друг друга, их дуэт фантастично-смертелен.
На стол упала короткая записка со врезавшимися в душу инициалами. Мисс Флеминг не рискнула прийти сама, наверное, зная, что как и тогда не сможет уйти, а послание из Отдела тайн сгорит так и непрочтённым. Арнольд самодовольно усмехнулся и направился в Отдел тайн: то, что там была нужна его помощь, сомнений не вызывало: Александрина и сама прекрасно понимала, что лишние встречи лишний раз будут толкать их к границе, которую они уже перешли, которую хотели бы перейти снова. Осенний вечер снова всплыл в его сознании, кожа покрылась мурашками, как будто бы ощутив её дыхание. Нет, это аморально, безумно, это не может повториться ещё раз - не должно, не позволено, слишком опасно для их одиночества. Спокойствие приходит не сразу - только когда мужчина закрывает дверь кабинета, где всё произошло, словно бы оставляя там и память о её поцелуях.
-Добрый вечер, Александрина - голос не слишком официальный - обманывать бесполезно, да и Пизгуд обычно предпочитал более живые речи, более человечные слова. "Мистер Пизгуд", слетевшее с её губ вполне соответствовало стилю Александрины, но "мисс Флеминг" от него звучало бы искусственно и наигранно. -Не за что. Что нужно? - на самом деле, Арнольд пришёл бы в любом случае, даже если бы не смог заставить себя не думать о том, что между ними было: Отдел тайн всегда привлекал мужчину загадками, да и помочь Эрику он никогда не откажется.
Она прекрасно выглядит, она так же загадочна. На шее пульсирует жилка, во взгляде читается что-то, родственное страху. Нет, Александрине совершенно нечего бояться - Арнольд держал себя в руках и почти не смотрел ей в глаза, чтобы не поддаться соблазну снова нарушить её личное пространство, чтобы позволить ей заглянуть в свою душу: она не должна знать, пусть только догадывается. Всё, что могло бы выдать Пизгуда - его глаза - такие заметные на фоне общего ненастоящего спокойствия - ещё заметнее, чем обычно. Александрина обязательно заметит: она уже и так знает слишком много - совершенно взаимно. Что будет? Ничего не должно быть, ничего не произойдёт.
Впрочем, атмосфера говорила совсем о другом: что-то случится, даже если они даже не прикоснутся друг к другу. Арнольд не был фаталистом, но сейчас отчего-то твёрдо знал, что предчувствия его не обманывают. Он взял её руку в свою, медленно поднёс к губам и оставил лёгкий поцелуй - чтобы понизить напряжение, вызванное новым столкновением его одиночества с её.
Что-то произойдёт, обязательно. Что-то важное, судьбоносное. Но что могло быть важнее их понимания влияния друг на друга? Неизвестность придавала особенный блеск их сегодняшней встрече, и Арнольд не испугался её, легко и даже по-доброму улыбнувшись Александрине, пропуская её вперёд. Она - его олицетворение вечности, воплощение его одиночества.

Электрический пробой воздуха, защита от не начавшегося нападения как непроизвольное признание поражения. Подслащённое мужское самолюбие Арнольда только чудом каким-то трудно вообразимым не отразилось ухмылкой на его лице. Он тоже проиграл ей — проиграл другую битву, которую мисс Флеминг едва ли начала намеренно — битву за необъективное, необычное и даже роковое отношение. Ещё одна судьбоносная фигура, сказать бы очередная, но это совершенно не подходит к тому, что Александрина по-настоящему представляла из себя в глазах мужчины, присутствие которого заставляло её скрещивать руки на груди, заставляло отталкивать его, отчаянно желая обратного. Отвратительно навязчивое искушение, так и мечтающее помешать работе, из-за которой Арнольд и спустился в Отдел Тайн. Впрочем, отказать Александрине у него получилось бы вряд ли, слишком сложно было не увидеть ей, снова не пройти по краю лезвия, не пытаться сдержаться от нервного срыва, не пытаться сжать руки на её запястьях: Пизгуд знает, что не может снова позволить им снова разрушить личное пространство, единственным ударом расколоть его на множество разнообразной формы осколков. Неужели это несколько изощрённое издевательство над собой и над нею приятно щекотало ему нервы и отвлекало от мыслей о той, другой женщине, которая была и, чего скрывать, навсегда останется ключевым, главным персонажем спектакля его жизни. Но место Александрины тоже никогда не будет занято кем-то ещё, и из живущих она будет самой яркой тенью, самым опасным собеседником. Её место было у него под кожей, и организм даже толком не воспринимал её как что-то инородное, вредное: необходимость уничтожения была искусственно навязана мозгом, который отчаянно пытался сохранить разум мужчины, его одиночество и, к счастью, неповторимый образ.
Он идёт за ней по коридорам, постоянно отмечая про себя её фантастическую беззащитность. Почему она до сих пор не пришла к нему, как она до сих пор справляется с высоким напряжением, постоянно возникающим между ними? Александрина была настоящим воплощением очаровательной загадочности, а её одиночество как и тогда отдавало странно приятной прохладой, такой манящей и будто бы обещающей что-то, очередную иллюзию: Арнольд прекрасно знает, чем ему грозит ещё одно их сближение, и допустить этого просто не должен. Близкий человек мужчине был нужен так же, как воздух, но доверять мисс Флеминг было даже жутковато. Нет, она никогда и никому не расскажет о его прошлом, но и он не должен ничего ей говорить: это слишком тяжело, а ей и без того было, о чём переживать. Проклятый Лестрейндж, что-то ещё — на самом деле, одному Мерлину известно, почему Александрина стала такой, какой её узнал Пизгуд. Забавно, что внутренняя неопределённость отзывается совершенным внешним спокойствием: мужчина прекрасно понимал, что она не стала бы приглашать его сюда для чего-то, не связанного с чем-то, с чем могла бы справиться без него. Их прошлая встреча и у неё в душе наверняка вызвала странные до этого неизвестные переживания. Действительно, редко можно встретить того, кто будет понимать другого так же, как самого себя — если не лучше. Он не смог бы насытиться её пониманием, даже если бы Александрина всё время была рядом с ним, Арнольду хотелось, чтобы она на самом деле была его частью: неотделимой, безумно родственной и потому патологически фатальной и запретной.
В лабиринтах Отдела Тайн всё казалось мужчине каким-то диким и страшным: работать в такой атмосфере мог только, кажется, его лучший друг Альтьер, и то по причинам совершенно не ясным. Мисс Флеминг же, очевидно, нашла это место удобным для того, чтобы оставаться одной. В судьбе обеих женщин, наиболее для него важных, отрицательные роли достались Пожирателям Смерти — странное и довольно неприятное совпадение. Александрина, вроде бы, и не боялась людей, но всё же предпочитала с ними не связываться и в чём-то была права: Пизгуд и сам предпочитал не говорить слишком много. Разумеется, когда дело не касалось прекрасной женщины, на какие-то мгновения его очаровавшей.
Она не позвала бы его просто так. -Но всё же с ним что-то не так. - спокойно отзывается мужчина, спиной прислоняясь к только что закрытой двери. Не было никакого смысла говорить, что Александрина предпочла бы разобраться с артефактом без помощи — особенно без ЕГО помощи. Но, всё же она посчитала нужным позвать Арнольда, которому было приятно слышать, что Александрина доверяет ему хотя бы как специалисту. Впрочем, в какой-то степени она могла бы доверять ему и как мужчине, за начальные условия принимая его отношения с другими женщинами, которые и все вместе не произвели на него такое впечатление, какое произвела мисс Флеминг.
-Знакомо, пожалуй. Но женской интуиции я доверяю гораздо больше. - мужчина чуть улыбнулся. Ему почему-то хотелось, чтобы Александрина видела всё в менее мрачном свете. Хотя, по правде сказать, ему наличие рун тоже показалось достаточно необычным, пусть он бы взялся за проверку Омута даже в противном случае — чтобы она успокоилась. Тем более, она правильно угадала возможность не слушать шестое чувство: Арнольд, к слову, часто так делал, предпочитая всё же находить разумные объяснения.
-Я посмотрю. - они снова смотрят друг другу в глаза, будто бы собираясь увидеть что-то, что не смогли узнать в прошлый раз. Это любопытство не может закончиться чем-то хорошим, но разве можно было приказать себе не думать о том, что скрывается в невероятно красивых глазах Александрины, которая пытается что-то увидеть в его душе — понять, что заставило его тем вечером остаться в Министерстве.
-Разумеется. Не беспокойтесь. - ему хотелось снова произнести её звонкое имя, но это бы окончательно уничтожило иллюзию гармонии и тишину, которая была наполнена звуками её и его одиночества. Она может остаться, но будет лучше уйти, но решать ей придётся самой.
-Как Вам будет удобнее, мисс Флеминг. - он кивает головой. Арнольд не особенно привык к наблюдениям за своей работой, но общество Александрины могла бы помочь ему доказать себе, что он может сдерживать свои чувства. Правда, если она захочет уйти на некоторое время, он не будет лишний раз отвлекаться на то, чтобы встретиться с нею взглядом.
Мужчина медленно подошёл к Омуту памяти и аккуратно осмотрел его. Скорее всего, руны означали вовсе не заклинание: иначе Александрина смогла бы его обнаружить. Тем не менее, они могли быть чем-то вроде описания особенностей омута, который и правда сильно отличался от тех, какие Пизгуд видел раньше. Пожалуй, следовало проверить его свойства — опустить туда воспоминания. Поскольку девушка вышла либо зачем-то, либо чтобы оставить его одного, Арнольд располагал только содержимым собственной головы и уже через несколько минут опускал в омут воспоминания о Сабрине, чтобы хоть немного расслабиться, заставив их уйти на второй план, покрыться пылью времени, которую он так яростно смахивал столько лет. Может быть, он и правда давно уже должен был простить себе то, что случилось, но никогда не захочет признаться в этом себе. Омут светился по-прежнему очень странно, но уже по-другому, и Арнольд решил разложить свечение в спектр, чтобы попытаться найти причину. Наверное, позже ему придётся погрузиться туда, но пока мужчина искал возможность обойтись без этого — не переживать это снова. Тем не менее, нужно было найти стекло, и мужчина в его поисках оставил омут в покое и отправился в соседнюю комнату, которая, судя по всему, была складом различных инструментов. Нужно было найти подходящее стекло, которое могло бы показать необычную составляющую исходящего света и помочь понять, чем оно может быть вызвано. Возможно, всё дело было только в возрасте омута, но до этого Александрина могла бы догадаться и сама. Похоже, Арнольду всё-таки придётся вернуться в прошлое и посмотреть на себя со стороны. Может быть, самое время показать это мисс Флеминг? Нет, ни в коем случае: она не должна этого видеть, хватит с неё своих переживаний. Да и не нужно ему снова пускать её в свою душу. Эти воспоминания были слишком личными, чтобы Арнольд мог даже рассказывать о них. Мисс Флеминг и так знает о нём гораздо больше, чем требовали приличия, всегда интересовавшие Пизгуда почти что в самую последнюю очередь. Но остальное его личное пространство не должно быть нарушено: только оно и позволяло мужчине упиваться собственным одиночеством, которое она разрушила. Александрина совершенно взаимно была его проклятьем — таким, которое могло обернуться спасением. Или не обернуться, слишком уж хорошо она решила погрузиться в своё одиночество, если только ещё не захотела навсегда из него вырваться.
Тогда она могла бы потянуть его за собой.

Звук шагов отражается от стен с двойной частотой, эхом отзываясь в ушах. Арнольд неотрывно смотрит на впереди идущую девушку, мечтая оказаться как можно дальше, исчезнуть из этого тёмного коридора — неправда, он борется с желанием крепко обхватить её за талию, не оставляя возможности уйти. Прижать её к себе, уничтожив даже минимальное расстояние между их телами: наверное, в атомарном состоянии они бы соединились самыми крепкими связями. Но что могло выйти из этого? Действительно ли они могли бы образовать что-то цельное и твёрдое, или их союз обернулся бы ядерным взрывом неимоверной разрушительной силы? Пожалуй, бесполезно было сомневаться в правильности последнего. Испитые, измученные друг другом Арнольд и Александрина уничтожали самих себя: может быть, затем, чтобы потом превратиться в других людей, которые, возможно, смогут быть вместе, но эта иллюзорно-радужная перспектива была равновероятна завершению процесса распада и разрушения личности. Не всегда можно вырваться на поверхность, оттолкнувшись от дна, где могут скрываться самые зверские ужасы реальности: за узлом интерференции от наложения их жизней наверняка простирается безумная пустота несуществующей жизни. Может быть, их сближение станет причиной нового явления, когда-то названного магглами Большим взрывом, породившем Вселенную? Новую Вселенную их собственного мира, до которого нет дела всем остальным: как Пизгуд, так и мисс Флеминг не отличались обширным кругом общения: последняя и вовсе казалась Арнольду крайне нелюдимой, слишком погружённой в себя но от этого ничуть не менее очаровательной девушкой — женщиной, непроизвольно претендующей на то, чтобы навсегда изменить его жизнь, перекроить его, вывернуть наизнанку и выкрутить, чтобы как мрачных демонов изгнать лишние воспоминания и лишнюю боль, от которой мужчина давно бы мог избавиться сам, если бы смог позволить себе это. Но он никогда не будет искать себе оправданий. Упиваясь запахом её волос и поцелуями в ту ночь Арнольд смог по-настоящему забыться — так, что наутро голова не разрывалась от похмелья. Впрочем, может быть, оно продолжалось до сих пор? Похмелье загадочной мисс Флеминг, дьявольски манящей и завораживающей своей красотой, своей неизвестностью и своим непознанным, не похожим ни на какое другое одиночество. Арнольду было всё сложнее сдерживать свои руки, чтобы не сорваться и не прижать её к стене прямо здесь: в темноте этого жуткого лабиринта коридоров их даже не станут искать. Но он продолжает идти, невероятно правдоподобно играя спокойствие, сохраняя размеренное дыхание. Только в глазах горит недобрый огонь, скользящий по её спине и по всему его телу отзывающийся желанием снова поддаться искушению, снова ощутить вкус её очарования, опьяняющей беззащитности и невообразимой загадочности. Тогда ему показалось, что она совершенно раскрылась от его прикосновений и поцелуев, но сейчас Арнольд отчётливо видел — даже в этой шипящей темноте, — это ни секунды не было правдой. Александрина оставалась собой, за эти полгода они встречались, кажется, множество раз, и мужчина всё время чувствовал её тяжёлый взгляд, в котором плескались бесконечные океаны непостижимых переживаний.
Скрежет дверных петель резко вырывает его из ненужных размышлений, и реальность кажется сказкой. Александрина по-прежнему была где-то здесь, но атмосфера разряжалась с каждой секундой: похоже, что омут памяти ловко перетянул внимание их обоих на себя, заставив позабыть о собственном прошлом и почти не помнить о присутствии друг друга. Арнольд видел своё отражение в её глазах, когда Александрина говорит о чувствах. Она действительно права: женщины лучше мужчин разбирались в не аргументированных ощущениях, и в отличие от мужчин ошибались гораздо реже. Сам же Арнольд обыкновенно так торопился принимать решения в силу обстоятельств, что времени на отделение надуманных чувств от настоящих у него никогда не находилось. Пизгуд на самом деле не слишком доверял своему подсознанию: когда-то именно оно подало ему идею изменить память своей жены, чтобы она прекратила настолько активную борьбу с Пожирателями Смерти. Арнольд тогда не понимал, что спасать Сабрину было уже слишком поздно: оставалось только бежать за границу, на континент — куда угодно, но женщина и слышать об этом не хотела. Наверное, она была гораздо храбрее своего мужа, но ничего хорошего из этого так и не получилось: она столкнулась с тем, что было намного сильнее её. Но Арнольд так и не понял, что он был последним в списке виновных в том, что тогда случилось, и именно он один так и не смог окончательно пережить это. А встреча с мисс Флеминг заставила его чувствовать что-то почти настолько же сильное, но совершенно новое — то, что Пизгуд раньше и вообразить себе не мог. Правда, он и вовсе не хотел знать, почему их с этой девушкой так сильно друг к другу тянуло, почему их запретная связь так и рвалась продолжиться?
-Так и должно быть. - мужчина снова улыбнулся. Он мог бы сказать, что только сочетание чувственности женщин и рационального сознание мужчин могло сделать тех и других счастливее. Разумеется, бывало по-разному, но противоположностям законами физики было положено соединяться. Тем не менее, в том, что касалось внутреннего состояния, Александрина и Арнольд были скорее похожи как две капли воды разного состава. В прошлом их жизни были совсем разными, и на первый взгляд не напоминали одна другую теперь — если не знать о том, что та мрачная ночь стала лейтмотивом жизни Арнольда и, должно быть, мисс Флеминг. Разумеется, они не станут говорить об этом вслух: каждый и так прекрасно знает, что другой тоже не смог избавиться от этого дикого и безумного желания снова проникнуть в его душу, но это слишком опасно для них обоих, и этого больше никогда не будет — не должно быть. Она отходит на второй план, оставляя мужчину наедине со странным рунами отмеченным артефактом, изливающим необычный для Омута памяти свет. Арнольд несколько раз провёл рукой по надписям, надеясь представить, что могло значить это «познай меня». Если подумать, то у остальных Омутов основным свойством тоже была возможность смотреть не только свои, но и чужие воспоминания, что здесь могло быть особенного? Но предчувствие не могло обмануть мисс Флеминг, и уже проникло в кровь Арнольда, как зараза распространилась по венам и артериям, питая мозг и заставляя его искать настоящее объяснение тому, зачем кому-то понадобилось оставлять на Омуте рунические надписи. Впрочем, как память обладала до сих пор не изученными и не поддающимися описанию свойствами, так и подобный артефакт мог быть кем-то усовершенствован. Другое дело, насколько серьёзно было это самое вмешательство в привычную структуру заклинаний, налагаемых на хранилище мыслей. Можно было бы проверить Омут изнутри, погрузиться в него, но это стало бы слишком серьёзным испытанием для Арнольда, а толкнуть туда Александрину он не смог бы никогда: даже если бы опустил туда мысли о её прошлом, столкновения с которым она, возможно боялась так же, как Пизгуд со своим. Она не заслужила такого мучения как его прошлое, ей наверняка вполне достаточно прошлого, из-за которого она казалась такой незащищённой, отчаянно пытающейся закрыться от мира и тех, кто был вокруг неё — даже от Арнольда, который уже узнал слишком много, хотя на самом деле не смог бы сказать о ней почти ничего определённого.
Омерзительное ощущение пережатого горла едва не сбило мужчину с ног, заставив обернуться и выйти из кладовой. В следующую секунду раздался звон разбитого стекла, осколками разлетевшегося по всей комнате. В глазах потемнело, в мыслях не было ничего оформленного — только мрак и совершенный страх: Александрина была в Омуте памяти. Из груди мужчины вырвалось нечто среднее между воем и рыком, с трудом держась на ногах он подошёл к девушке и схватил её за плечо. Пизгуд едва не умер, когда она подтвердила его опасения — её фраза сопровождалась диким, безумным ужасом в глазах. Слишком тяжело для неё было то, с чем ей пришлось столкнуться, слишком тяжело было ему знать, что Александрина видела то, о чём он не рассказывал даже тем, кто тогда знал его. Бешенство, отчаяние и злость перемешались в отвратительном тайфуне, застилавшем его глаза. Арнольд резко дёрнул её на себя и прижал к стене, другой рукой непроизвольно ухватив за шею.
-Что ты наделала. - её кожа обжигала руки, а хриплый голос казался слишком громким. Арнольд не мог её отпустить, она узнала непозволительно много, и проникновение в его прошлое стало сильным ударом для мужчины. И он не мог её задушить, не мог уничтожить физически, потому что она уже знала правду, она уже стала частью того, что когда-то запустило процесс саморазрушения. Александрина и раньше была крайне значительным персонажем в его судьбе, а теперь претендовала на вторую главную роль, отказать ей в которой Пизгуд не смог бы — не хотел, думая только о собственной злости, пожирающей его изнутри, злости на неотвратимость и невозможность всё исправить. Конечно, Арнольд мог бы стереть девушке память, но палочка вырвалась из дрожащих рук и укатилась куда-то, будто бы лучше зная, что нужно делать. Дыхание сбивалось, тело сводило болезненными судорогами: он отпустил её шею и корчась от боли упал на колени, крепко сжимая её талию рукой, из которой выпала палочка. -Нет, нет, этого не должно было быть. - беспокойно шептал мужчина, вокруг которого крутились призраки, чьи-то лица с мучительными голосами. Арнольд пытался крепко зажмуриться, но ничего не помогало: частое дыхание стало ещё более неровным, из глаз брызнули слёзы. Мужчина чувствовал, что из него как будто вырывается чудовище — жуткое и страшное, но если он выживет после этого, то обязательно станет другим. Безумие яркими вспышками виднелось в глазах, заставляя объятья сжиматься сильнее: отпустить её было так же сложно, как понять, что его воспоминания теперь принадлежат ещё и ей. Но сейчас Пизгуд был в таком состоянии, что даже не мог подумать о том, сможет ли Александрина пережить то, что увидела, и выживет ли он сам.
Звуки исчезли, мир вокруг снова разрушился - как в тот вечер, когда Александрина уже почти догадалась о том, что было с Арнольдом в прошлом. Уже тогда было ясно, что она станет кем-то особенным — тем, кого уже никто не сможет заменить.
Теперь Александрина стала его настоящей вечностью, от которой он никогда не сможет уйти.

Разрушение словно цунами обрушилось на сознание Арнольда, заставляя его тонуть в воспоминаниях и снова переживать то, о чём мужчина больше всего мечтал забыть. Но громкий голос Сабрины, раздававшийся в его голове под зловещий звон церковных колоколов, каждым ударом разбивая реальность на всё более мелкие и незаметные осколки, стирая их в пыль. Мир перестал существовать, пустота в голове и вокруг становилась абсолютной — тишина расправляла свои чёрные крылья. К горлу подступала удушающая тошнота от ощущения чужеродного проникновение в душу: Пизгуд никогда не открывал эту тайну кому-то, кто тогда сам не присутствовал при его почти успешных попытках уничтожить самого себя. Всепоглощающее чувство вины за злоупотребление своими способностями было сравнимо с бушующим океаном, в котором Арнольд давно утонул бы, не будь рядом Альтьера и многочисленных женщин, упорно и неустанно пытающихся отвлечь его от мыслей о женщине, признать любовь к которой у него до сих пор не хватало смелости. Но чувство было сильнее: Пизгуд чувствовал это каждой клеткой кожи, всей душой — его чувства к Александрине удивительно ярко контрастировали с чёрно-белым ураганом мучительной любви к Сабрине. Мужчина не верил, что когда-нибудь она сможет его простить, но сама женщина возвращалась к нему только как его собственная иллюзия: через неё он говорил с самим собой, бесконечно упрекая себя в излишней самоуверенности. Ничего нельзя было исправить, только переживать и пытаться поверить, что со временем что-то изменится. Но этого никогда не произошло бы, не оставь Пизгуд сегодня свою память в этом действительно умопомрачительном омуте. Наверное, его жена то же самое чувствовала, когда Арнольд изменил её воспоминания, размашистым почерком тем самым расписавшись в её смертном приговоре. Он-то не знал, что тогда всё уже было решено, и Сабрина была обречена: спасти её могло только чудо — чудо, которое не произошло. С того момента Пизгуд один на один остался с собственной совестью, его же волей принявшей образ его жены. Никто и никогда не рисковал говорить с мужчиной о ней, а потому волшебник так и не спросил себя, почему он так страдает, если всегда считал, что не любил её? Уже бесполезно что-то менять, и признать свою любовь казалось Арнольду слишком мучительно. А теперь всё и разом снова обрушилось на его голову, заставив слёзы появиться на щеках — заставить понять, что время только пыльным слоем многочисленных романов застилало его страдания. Казалось, что за столько времени ничего не поменялось, и что теперь он уже никогда не сможет выйти из этого тёмного помещения, пройти через мрачный коридор, бросить взгляд на магическую весну за окнами и вдохнуть свежий воздух, вырвавшись отсюда на туманно-дождливые улицы Лондона. Там, наверное, будет можно дышать, или Арнольд только врал в себе, чувствуя, как дыхание становится всё более прерывистым от ощущения мерзкого удушья. Не хватало ещё только того, чтобы именно Александрина узнала правду — она, а не кто-то другой, кто не так сильно привязал его к себе, к кому у него не было какой-то по-настоящему дьявольской страсти, мраком освещающей тёмную сторону его прошлого и звучащей скрежетом её ногтей по пиджаку. Страшные воспоминания сплетали их души, слишком крепко затягивая узлы: это было слишком болезненно — понимать, что он, возможно, изломал жизнь ещё одной женщины, которая была привязана к нему гораздо сильнее остальных. Кого они обманывали, когда расходились в разные стороны в холле, вспоминая о той странной ночи, проведённой друг с другом на кожаном диване его кабинета. Кому они врали, когда старались не встречаться глазами, отчётливо ощущая оставленные другим поцелуи как яркие линии, перечёркивающие всё, что было у них до того, как она появилась у него на пороге совсем, казалось бы, не за тем, чтобы теперь мучиться от боли, сидя рядом с ним и пытаться что-то сказать: что-то, что Арнольд не мог толком услышать за криками Сабрины, которые раздавались в их ушах. И хотя никакого крика Пизгуд не помнил, он сам дорисовал его в своём воображении: его воспоминания были куда ярче и громче, чем сами события. Тогда он мог только молчать, в его глазах не было слёз, а из груди не вырывалось ни звука. Тогда он почти спокойно слушал прощальный звон колоколов — по Сабрине и его душе, изломанной как разбитое зеркало. Неужели теперь всё повторится сначала, неужели рана снова открылась? Неаккуратно зашитая бессмысленными романами она могла начать кровоточить, заставив его потерять сознание и больше никогда не открыть глаза. Глупости, что он сильнее всего, что с ним произошло: Арнольд чувствовал себя с корнем вырванным деревом, которое неслось в урагане как сошедший с рельс поезд, оглушительно скрипящий железом — как Её ногти. Он резко открыл глаза, услышав её голос: тихий и звонкий, мягкий и как будто бы сорванный. Александрина никогда раньше не обращалась к Пизгуду по-имени, и сейчас это с силой рвануло его из этого омута безумия. Мужчина чувствовал её руки в своих волосах, чувствовал её дыхание — такое же жаркое, манящее и резко контрастирующее с тем, что творилось в его сознании. Она не должна была узнать, она не должна была победить в их почти несерьёзных попытках узнать друг друга ещё лучше, чем они узнали тогда. Арнольд всё лучше понимал, что не только она перевернула его жизнь: он сделал с ней то же самое. Мисс Флеминг узнала нечто очень страшное и, Пизгуд чувствовал, восприняла это слишком близко к сердцу. Чудо происходило сейчас — она могла с этим справиться, находя слова, которые могла бы сказать ему. Арнольд так и не разжал объятий, не убрал руку с её талии и не сопротивлялся тому, чтобы Александрина прижала его к себе. Она была как будто бы новой частью того, что произошло почти девять лет назад. Но девушка была настоящей и яркой, она была живой и совсем не подходящей для того туманно-пыльного времени, которое теперь затягивало Арнольда, чтобы окончательно уничтожить его. Саморазрушение было неотвратимо, и только Александрине удавалось каким-то образом не позволять ему  сорваться и сойти с ума. На мгновение мужчине даже показалось, что боль куда-то исчезла: как будто он перестал слышать, и только смотрел за всем тем, что творилось в его голове. Кровь на лице Сабрины, стеклянный взгляд и яркая одежда на фоне осенних листьев: если бы она была живой, картина бы получилась прекрасная. Но её не было больше, а на полке в его кабинете так и останется записная книжка с теми цветными листьями вместо закладок. -Нет - голоса не было, Арнольд говорил свистящим шёпотом, оглушительным казавшимся ему самому. -Ты... она погибла из-за меня. - в то утро Пизгуд перестал быть самим собой, в то утро начал превращаться в того, каким его узнала Александрина. Удивительно, но среди всех его женщин она одна почувствовала то, что мужчина не всегда был таким, каким его описывали острые на язык сплетницы за чашками от их восторга кипящего кофе. Она догадывалась о том, что с ним что-то случилось, но не должна была видеть того, что увидела, а особенно — чувствовать. Их связь стала неразрушимой, и теперь действительно опасной для них обоих. Арнольду было невыносимо больно не только от осознания своей вины во всём, что произошло, но и в том, что втянул в это девушку, которая не заслужила знать эту жуткую историю. Не отпуская её, Арнольд провёл тыльной стороной ладони по её щеке — медленно, как будто бы пугаясь, что она тоже окажется необыкновенно реалистичной иллюзией. Впрочем, Александрина существовала на самом деле: к счастью или к сожалению, Пизгуд вряд ли когда-нибудь сможет сказать, но именно она сейчас не позволяла его душе действительно расстаться с телом и умереть от адской боли и ненависти за своё легкомысленное отношение к чужой жизни. Наверное, он никогда не сможет перестать себя упрекать. Но он же не потерял себя сейчас, не потерял благодаря ей — бесконечно таинственной мисс Флеминг, которая теперь стала частью его самого. Она чувствовала то же, что переживал Арнольд, но за что ей это? -Ты не должна была... - он с трудом раскрывает глаза, пытаясь сквозь пронзающую голову боль разглядеть девушку, ставшую его самым пленительным искушением, самой живой страстью, самой запутанной историей и самым крепким доказательством его существования. -Не должна была этого видеть. - у её неестественно тёплые руки и по-прежнему глубокий взгляд. Арнольд плохо понимал, что делал, когда прикоснулся губами к её щеке, где была дорожка от слезы. Он знает, что теперь уже ничего нельзя изменить: она узнала его, и Арнольду только оставалось пытаться хоть немного смягчить её потрясение, ощущаемое в каждом выдохе Александрины. Теперь им никогда не уйти друг от друга, его прошлое навсегда крепко привязало их друг к другу. Сердце билось не вполне ритмично, дыхание восстанавливалось очень медленно, и мужчина чувствовал, что бледнеет, всё ещё вглядываясь в её лицо, следя за её губами, с которых слетают какие-то слова, которые уже не получается разобрать: слышится только успокаивающая интонация. -Прости меня. - сложно сказать, кому Арнольд говорил эти слова, которые не мог произнести уже столько времени: призраку Сабрины или настоящей мисс Флеминг — в её объятьях он чувствовал секундные передышки, повторяющиеся всё чаще. Она старалась привести его в сознание, но как до сих пор из её груди не вырвался крик? Арнольд крепче прижал её к себе, будто бы надеясь забрать её страдания назад, чтобы она снова ничего не знала. Тяжело было признаться, что уже слишком поздно: его боль отравила и её. Оставалось только надеяться, что девушка окажется сильнее, и что он сам сможет справиться с их общими страданиями, потому что кроме него этого никто не сделает. Может быть, тогда Пизгуд наконец найдёт в себе силы простить себя? Только бы не отпустить её, только бы не оставить наедине со своим и её прошлым. Её нужно спасти, её и себя, они должны вырваться из этих выдуманных теней, из этого подземного удушья к свету и вечности — вместе. Друг без друга их больше не существует.

* так одиноко (нем.)

Отредактировано Arnold Peasegood (2013-07-21 22:55:55)

Разрушающее сознание прошлое застилало глаза неприятно едким туманом, Арнольд погружался в омут безумия. Стены тёмной комнаты сжимались, на коже выступали капли ядовитого горечью пота. Лёгочные альвеолы болезненно сокращались, отравленные парковым воздухом почти девятилетней давности. Неужели с того утра ничего не изменилось? Неужели бесконечные сражения с собственной совестью, утопленные в огневиски и поцелуях прекрасных женщин, были только иллюзией того, что со временем становится легче? Но никто из тех, кто с тех пор не встречался с ним, не смог бы узнать Пизгуда сейчас. Смерть Сабрины сильно его изменила, навсегда заставив забыть о возможности решать судьбу другого человека. Мужчина сидел на полу и никак не мог понять, почему он до сих пор не умер от той мучительной боли, которую приносили ему воспоминания о женщине, которой он не позволял уйти из своей жизни. Пожалуй, Сабрина действительно была его единственной любовью, теперь находящей отражение в мрачно-романтических чувствах к Александрине, в чьих тёмных глазах огнём полыхало отчаяние. Её ногти впиваются в шею, а боль мелкой дрожью отзывалась по всему телу. Она видела всё и продолжала быть слишком близко, с каждой минутой всё больше убеждая его и себя, что больше они не смогут сохранять приличное расстояние между друг другом. Тени его прошлого захватили и мисс Флеминг, которая была виновата лишь в том, что хотела узнать его. Арнольд чувствовал, как отчаяние вырывается из горла беззвучным криком, как руки сжимаются вокруг её ладоней и запястий: Александрина была воплощением его почти исчезнувшей надежды, что он сможет всё это пережить.
На её лице капли крови гранатового цвета: мужчина почувствовал их вкус, прикоснувшись к её губам лёгким поцелуем, мучительно коротким и мимолётным. Мисс Флеминг в его глазах переставала быть самой собой, превращаясь в часть его — Арнольд не мог вообразить себя без неё, но всё ещё пытался избавить её от яда своего прошлого. Было уже слишком поздно: отравленными шипами воспоминания впивались в её душу, навсегда ломая ещё одну судьбу. Такое не может пройти, не оставив глубокой раны на душе: даже несмотря на то, что Александрина до этого дня не имела к тем событиям почти никакого отношения.
«Почти» - потому, что с того более чем своей дикостью-страстностью безумного вечера, она имела отношение ко всему, что происходило в жизни Пизгуда. И, похоже, всё это было совершенно взаимно. Неужели они всегда были связаны — настолько сильно, что поняли это практически сразу, когда Александрина появилась в его кабинете, не предупреждая и не спрашивая разрешения: так же, как сейчас узнала жуткую правду о том, что сделало Пизгуда таким странным, нелюдимым и слишком общительным одновременно. Теперь его душа истекала кровью, и каждый поток отзывался всплеском невыносимо-липкой и ноющей боли от иллюзорного возвращение в как будто бы слишком отвратительное прошлое. Но оно действительно было таким: осень, когда погибла Сабрина, приобрела слишком кислый вкус винограда: Арнольд не мог забыть её спокойного стеклянного и ничего уже не видевшего взгляда. Просто он любил её так, как никого и никогда уже не сможет полюбить. И для него слишком сложно с этим смириться, слишком мучительно говорить об этом даже самому себе, Александрина — его спасение, хотя его чувства к ней обладали совершенно другой природой: их питало отчаяние, мрачное очарование и металлический вкус её крови порождали в сознании Арнольда удивительно реалистичные картины, на мгновения перекрывающие самые страшные воспоминания о туманном британском утре, когда он понял, что позволил себе то, на что у него не было никакого даже морального права. Тишина прерывается её как будто бы спокойным голосом, и хотя в интонации наверняка совсем не было правды, слова были искренними: её душа теперь казалась мужчине отражением или даже продолжением собственной: израненной, переломанной, но сильной и бесконечно чувствительной, чувственной и как омут невообразимо глубокой. Только он виноват в том, что случилось — девять лет назад и сегодня. Девушка ворвалась в его душу, впилась в его жизнь так крепко, что уже никогда не сумеет вырваться, освободиться от него: даже если захочет. Арнольд почти не слышал её слов, погружаясь в ласковую тональность голоса, отчётливо ощущая её руки в своих волосах. Она не может, не должна его понимать: так будет лучше для самой мисс Флеминг, которая была никак не связана с тем осенним кошмаром, пахнущим сухими листьями, опалёнными смертоносным проклятьем. Пизгуд смотрел её в глаза и не видел, где граница между мраком его сознания и темнотой взгляда Александрины, говорящей слишком правдивые слова — те самые, которые мужчина так и не смог сказать себе сам, и слышать их оказалась куда менее невыносимо, чем он мог представить себе раньше, но в ушах это всё равно прозвучало громким скрежетом ржавого металла. Ржавчина проникла в его кровь, и Пизгуд наверняка скоро не выдержит её содержания в себе, он всё ещё не мог нормально дышать и безумно боялся, что в его истории появится ещё одна жертва. Девушка вырывалась из тишины, её напряжение вносило спасительный диссонанс в это душное спокойствие тёмной комнаты, где их никогда не станут искать. Если они больше не смогут выйти отсюда, то в Отделе Тайн просто появится очередная легенда о пропавших сотрудниках. А они будут сидеть здесь целую вечность, так и не разжимая объятий. Мужчина боялся отпустить мисс Флеминг не только потому, что без неё мог провалиться в безумие — он боялся, что она не сможет выдержать то, что только что видела. Он чувствовал, как её сердце бьётся как будто бы с двойной частотой, видел дрожащую жилку на шее. Арнольд накрыл её своими губами, надеясь, что ей станет легче. Александрина говорит, что видела что-то ещё более страшное, но мужчина не хотел ей верить: он вообще не мог вообразить, что может быть страшнее того, что пережил он, страшнее его чувств, как ураган ворвавшиеся в горло этой слишком загадочной девушки, которая теперь стала для него кем-то слишком важным. Маг чувствовал себя продолжением её рук, а своё дыхание — её вдохами, её выдохами. Теперь у них уже не было выбора, существовать друг без друга они больше не могут. Александрина приняла его таким, каким он был, сделав то, на что не был способен даже сам Пизгуд, который теперь опускает голову ей на грудь, который болезненно сжимает зубы и не понимает, откуда в этой почти хрустальной девушке столько силы, столько желания жить — желания, которым она заразила и его, отчаянно сжимавшего её как единственного и самого близкого человека. Это не правда, они никогда не были близкими, они были чем-то одним: невероятно мощной стихией, отзывающейся перезвоном природных катастроф. Между ними не было ничего, потому что ни Пизгуд, ни мисс Флеминг уже не могли отрицать своё совершенное духовное и почти физическое единство: они так тесно прижались друг к другу, чтобы не позволить урагану жуткого прошлого захватить их сознание, заставить снова и снова переживать то, чего нельзя было исправить. Если Арнольд справится сейчас, то сможет когда-нибудь признать, что любил свою жену больше, чем она этого хотела. Больше, чем мог вообразить. Светлые чувства, пропитанные призраками уступали место тёмной страсти и мрачной привязанности к не менее тёмной и мрачной девушке, от таинственности которой наконец выравнивалось дыхание. Арнольд знал, что она не может уйти — так же, как и он не хочет и не сможет отпустить её.
-Моё прошлое — яд, которым ты не должна была травиться. Он уничтожит тебя и меня, как уничтожил Сабрину. - тихо проговорил мужчина, чувствуя холод щеки девушки под своей ладонью. Гладкая, как будто фарфоровая кожа — у его жены была такая же, когда он последний раз прикоснулся к её лицу, чтобы убрать с него выбившиеся из причёски локоны тёмно-русых волос. Неужели она вернулась за ним? Арнольду казалось, что иллюзии никогда его не оставит, и если бы не голос мисс Флеминг, то он бы не сомневался, что видит перед собой женщину, которая сыграла в его жизни одну из самых главных ролей. Но ещё одна из них досталась Александрине — роль того, кто мог заставить его простить самого себя, кто мог заставить его поверить, что ничего уже нельзя было исправить, и что в его силах только не быть таким дальше. Пизгуд не чувствовал, что сможет пережить этот страшный удар и не верил, что дальше может быть что-то, кроме бесконечно глубокой темноты, окутывающей их обоих как плотная пелена чёрного дыма. -Я должен был её защитить. - в этих словах не было ничего, что могло заставить Александрину подумать, что Пизгуд пытается с ней поспорить: его измученная душа наконец слышала то, что больше всего хотела услышать: мисс Флеминг не считала его виноватым, хотя, в отличие от других близких Пизгуда, была свидетелем того, что было на самом деле — того, что стало настоящим ночным кошмаром Арнольда, с тех предпочитавшего проводить ночи с бутылкой огневиски или красивыми женщинами, заставлявшими его хотя бы несколько часов не помнить о той осени, не помнить о Сабрине и струйке крови на её щеке.
Он чувствует её губы у себя на лице, он видит её почти бесповоротное отчаяние, он чувствует её страх и просьбу о жизни — об их общей жизни, которая рухнет, если Пизгуд не сможет справиться с ещё раз переживаемой болью. Боль пронзала лёгкие, впуская шипы прямо в сердце. Александрина говорит какие-то высокие, красиво звучащие слова и поднимается с колен. В руках мужчины оказывается палочка, а отдающий судьбоносностью голос ставит его перед выбором: сдаться или умереть, умереть как Пизгуд, живущий в собственных воспоминаниях и плутающий в болотистых лабиринтах собственного чувства вины перед женщиной, которая уже давно его простила. Теперь он помнит, как видел её во сне — такой неуловимой, такой призрачной и прекрасной, каким не мог быть порождённый его сознанием призрак. И Арнольд по-прежнему не может понять, какой из образов можно считать иллюзорным и ненастоящим. Правда, они оба были лишь картинами в его сознании и силуэтами в зрачках, но тот, что являлся во сне был чем-то вроде чистого вдохновения — чувства, рождённого подсознанием. Пизгуд сжимает палочку в руке, стараясь ничего не видеть. Он не должен снова совершать ту же ошибку, только не сейчас, только не с Александриной, жить без которой он больше не может: зависимость оказалась слишком сильной, слишком мучительной, но всё же невозможно нужной им обоим.
Она не должна мучиться из-за него, она не должна снова и снова слышать жуткие крики Сабрины, не должна видеть всё это в кошмарах. Но и он не должен больше распоряжаться чужой памятью так, будто бы у него есть право её перекраивать и изменять. Так не будет лучше ни для неё, ни для него. Арнольд поднимает глаза на стоящую перед ним мисс Флеминг и встречается с ней взглядом.
Она выдержит. Безумное звучание этой фразы на части разрывало мысли Арнольда и казалось ему чем-то решительно несуществующим. Но с каждой секундой он понимал, что не простит себе ещё одной загубленной женщины, ещё одной прерванной жизни только потому, что когда-то ему показалось, что воспоминания могут быть лишними. Александрина сможет справиться со своим сознанием, она сможет жить с его прошлым. Если сейчас она забудет его, то даже не сможет понять, что держит её около Пизгуда, который всё явственнее чувствовал, что они никогда не смогут быть не вместе.
Палочка почти выпадает из его рук, когда мужчина почти неожиданно для себя оборачивается, спиной отталкивая девушку к стене.
-Bombarda. - охрипшим голосом, чуть слышно произносит Арнольд, ещё не понимая, сколько силы и решительности было в этом как будто бы совсем простом разрушающем заклинании. Раздаётся грохот, омут памяти разрывается, рассыпая камни, резко развернувшись к мисс Флеминг, чтобы осколки не попали в лицо, Арнольд уже не видит ничего, кроме неё — не видит, как по стене ползут трещины и как потолок каждую секунду может обрушиться прямо на них. Здесь их никто никогда не найдёт.
Но им больше никто не нужен. Мир разрушался, и мужчина, за какие-то секунды обняв Александрину и почти впившись в её губы поцелуем, чувствовал странный запах каменной пыли, попавшей в лёгкие. Он не знал, переживут ли они это воплощение разрушения его иллюзий — сможет ли он с этим справиться. Но мисс Флеминг должна была выдержать: без неё не могло быть ничего.
Только бесконечная пустота, лишь издали напоминающая тёмную глубину её необыкновенно притягательных глаз.
Глаз, которыми на Арнольда смотрела его вечность, его жизнь, которая могла бы закончиться даже сейчас, когда он только дал себе возможность признать, что он не был виноват в том, что случилось. Но тогда не будет и Александрины, которая теперь тоже была не способна снова отдалиться от него, снова выдерживать опасную дистанцию и делать вид, что ничего никогда не было и даже не могло быть.
Вечность поглотила их обоих, закружив в странном танце под музыку ударяющихся о белый мрамор пола камней. Неужели воспоминания мужчины так разрушительны, что им с Александриной не спастись от них? Тогда вечность окончательно сомкнётся над ними, навсегда оставив их руки крепко сплетёнными. Арнольд поднимает голову, рукой закрывая девушку от осколков омута и заставляя её снова опуститься на пол. Его прошлое не должно их уничтожить. Во всём этом должен быть смысл.
Всё это случилось ради чего-то важного для них. И они не могут этого не пережить.
Они справятся — вместе. На целую вечность вместе.