Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры.

Здесь всегда немного холоднее, чем должно быть. Сказывается северное расположение острова, или близость горных вершин. Ледяной ветер пронизывает до костей, заставляя кутаться в мантию и одевать лайковые перчатки.
Дамы в темных вуалях всхлипывают на пластиковых белых стульчиках, промокая свои аристократические носы кружевными платочками. Они скрещивают свои ножки в тонких чулках, сжимают в руках черные сумочки, тяжело вздыхают, будто им не все равно. Первый ряд на похоронах всегда слишком печален, наигранно печален.
Женщина во втором ряду пытается стереть с щеки черную струйку, но этот жест только сильнее портит макияж. Она закусывает губы, у нее нет вуали, она одета скромно и во все черное. Грэхэм пристально осматривает ее и ему кажется, что она одна из всех гостей действительно скорбит об усопшем.
Очередной порыв ветра заставляет несколько пожухлых листьев сорваться с веток и они, словно издеваясь на всем происходящем внизу, долго кружатся в танце вокруг могильных решеток, мягко опадая на землю.
В «Пророке» писали, что сегодня будет теплее.
Грэхэм поправляет черный галстук, стараясь ослабить его. Он чувствует, как задыхается, чувствует, будто что-то мешает сделать ему полноценный вдох. Кто-то рядом положил ему тяжелую руку на плечо и шепнул свое «соболезную», кажется, уже сотое за этот день. Шепнул и незаметной тенью исчез, словно его и не было только что здесь. Грэхэм борется с галстуком, но, как только ему удается освободиться от него, он понимает, что этого явно недостаточно. Парень начинает расстегивать верхние пуговицы рубашки, развязывать мантию. Он создает так много шума и так активно двигается, что невольно привлекает внимание. Дамы в вуалях, шурша платьями, поворачиваются в его сторону, священник на секунду замолкает, поднимая на него взгляд. Все они смотрят на него с жалостью, с наигранным пониманием, словно думают, что его руки так дрожат из-за волнения или горя. Грэм замечает это и еще старательнее пытается высвободиться из хлопкового плена, который душит его все сильнее. В конце концов, когда он понял, что окончательно стал главным героем этой мрачной вечеринки, Монтегю резко опустил руки и грубо крикнул всем:
- Это, черт подери, рубашка. Обыкновенная рубашка, чего уставились?
Испуганные дамы зашептались, мужчины в отглаженных мантиях покачали головами, а священник продолжил монотонную речь.
«…Кристиан Монтегю всегда пользовался успехом у женщин, он был очень благороден и красив…»
Да они же ничего не знают о нем, кретины. Ни грамма не знали о том, кто лежит в этом гробу, разлагаясь и усыхая. Они говорят о его красоте, но они не видели сегодня утром перед визитом гримера его впалые щеки, его синие губы, его безжизненно закрытые глаза. Говорят, когда человек умирает, он похож на спящего. Но они ошибаются. Он не был похож даже на тех убитых, которых Грэхэм самостоятельно отправил на тот свет. Он был совершенно другим, будто из него вытянули всю жизнь, высушили до дна. Как никогда прежде он был не похож на самого себя.
«…мы все помним Кристиана как дружелюбного человека, который всегда приходил на выручку в сложных ситуациях…»
Еще одна ложь. Монтегю старший был таким же эгоистом, каким и его сын, точная его копия. Его теплота распространялась только на Грейс. Ее он любил, словно собственную дочь, словно потенциальную женщину с малых лет, а Грэхэму всегда приходилось добиваться его расположения. Собственному сыну приходилось день и ночь трудиться над тем, чтобы привлечь к себе внимание отца, а они говорят о том, что Кристиан был отзывчив к чужим. Смешно.
Смешно. На слова священника отзывается мистер Веншелл, обреченно кивая и вздыхая, он переводит полный скорби взгляд на Грэхэма и одними губами шепчет «соболезную». Монтегю младший улыбается и издает смешок. Перед взором Грэма предстает момент, когда Кристиан курил трубку в своем кресле, закинув ногу на ногу, и фривольно рассуждал о том, как он ненавидит семью Веншелл. Как раздражает его этот высокий банкир с сухой кожей и полная женщина в черной шляпке. Она сидит на одном из стульчиков и утирает глаза кружевным платочком, хотя их даже не тронула влага.
- По-моему наш спектакль провалился, актеры играют ужасно, - шепчет Грэхэм на ухо Грейс, которая стоит прямо рядом с ним. Ее черные волосы спадают на плечи, закрывая дерзко открытые плечи. Они так нежно переливаются под слабым светом сентябрьского солнца. Парень видит, как ее губы тронула улыбка, но она все еще старается сохранить серьезность. Он так же не может унять улыбки, до тех пор, пока ощущение от воспоминания не угасает и на его лицо снова не падает тень.
Тяжело вздохнув, Грэхэм нащупывает маленькую ладонь Грейс и сжимает ее в своей.

Он сам не понимал, что именно он чувствует. По-хорошему, территория эмоций и чувств всегда была для него закрытой книгой. Грэхэм мог понять и проанализировать почти все, любая наука, любое запутанное дело представало перед ним как на ладони, приложи он хоть немного усилий и подумай. Все же, что касалось эмоций, становилось для него неизведанным и непонятным, и оставалось таким, сколько бы часов он не проводил в раздумьях.
Из Грэхэма Монтегю редко можно было вытянуть что-то, что обычные люди принимают как проявление чувств. Пожалуй, кроме его семьи, это понимала только Мелинда; понимала и принимала, и за это он еще больше любил ее. Любил как мог, насколько ему хватало резерва чувствительности, и она не требовала от него больше, чем он мог дать.
Так же относился к нему отец. Не Грейс. Грейс видела и понимала намного больше, чем хотел показать Грэм.
Но отец… Кристиан, как и Грэхэм, не знал ничего о том, как стоит относиться к другим людям. У него были потребности и привязанности, и двумя этими скупыми определениями он характеризовал всех людей, появлявшихся в его жизни. Он был гораздо жестче своего сына, если это вообще было возможно.
«…у Кристиана было много друзей, он был душой компании и всегда любил находиться в центре внимания…»
Грэхэм хмурится, исподлобья смотря на священника. У него возникает чувство, будто где-то в их архивах составлен универсальный текст, в котором они меняют только имена и даты. Назвать Кристиана Монтегю компанейским человеком было все равно, что плюнуть ему в лицо. Он всегда с гордостью заявлял о том, что ему не нужен никто, кроме него самого. Компания нужна была ему только для того, чтобы выпить. И то, далеко не всегда.
Грэхэм прикрыл глаза. Ему вспоминались бесконечные вечера, когда отец сидел около камина с бутылкой бурбона и хлестал коричневую жидкость прямо из горла. «Я – отец британской аристократии» - громко хохотал Кристиан и делал еще один глоток, после чего отключался прямо в том кресле. Грейс укрывала его пледом, и так он спал там до обеда.
Грэхэм перевел взгляд на сестру. Она стояла неподвижно и как всегда источала эту странную смесь впечатлений, которая она производила. С одной стороны она всегда казалась мрачной, словно оживший труп поднялся из могилы и не может теперь найти себе места в этом мире для живых. С другой же – она всегда старалась быть милой. Грэхэм не мог смотреть на нее без подобия улыбки. Возможно, потому что он знал, какой она может быть. А возможно и потому, что Грейси попросту обладала набором лучших манер, так не свойственных ее воспитанию. Она спокойно воспринимала соболезнования и, не смотря на юный возраст и женскую эмоциональность, не проронила ни слезинки. Грэхэм стоически делал вид, будто похороны скорее забавляют его, но иногда все же срывался. Но не Грейс. На ее лице читалась полнейшая удовлетворенность всем, что происходит, и Грэму снова захотелось улыбнуться.
Парень только крепче сжимает ладонь девочки. Он смотрит на то, как другие мужчины обнимают других женщин, как те утыкаются в их подмышки, прижимаются к груди и всхлипывают, и издают звуки, похожие на рыданья. Они все так близко друг к другу, на всех их лицах такая идеально прорисованная скорбь, что Монтегю удивленно изгибает бровь. Он смотрит так внимательно, что сразу замечает, что их глаза все еще сухие. Шепотом он обращается к Грейс:
- Мне кажется, это прекрасно, что ты не такая, как она. Прекрасно, что ты не похожа ни на кого из них. Я бы сбросил их в эту яму куда охотнее, чем этот гроб.
Взгляд Грэма останавливается на прекрасном гробе из красного дерева, буквально произведении похоронного искусства. Отлакированный до блеска, с витиеватыми узорами, белоснежными простынями и латунной отделкой. Одна только деталь омрачает его – покоящийся внутри труп. Монтегю смотрел на это иссохшее тело и ему казалось, что это труп какого угодно человека, но только не его отца. Его отец сидит дома и читает утреннюю газету. Так и должно быть. Когда умирает близкий человек, говорят, все происходит совсем не так. Должно быть холодно, должен идти дождь, а твое сердце должно разрываться от боли.
Но не было ни дождя, ни боли. Внутри Грэхэма зияла пустота.
- Ну ты что, - парень начал шепотом, но с каждым словом его голос становился все громче, словно он делал это нарочно, чтобы все услышали, - Кристиан же был таким компанейским человеком, уверен, он был бы просто в восторге от этого цирка.
Грэхэм резко замолчал, словно осекся и почувствовал на себе взгляды присутствующих людей. На какую-то секунду имитация плача снова прервалась. Кто-то ударил его по ноге чем-то твердым, парень опустил взгляд. Бабушка, ну конечно. Она устало посмотрела в его сторону, держа в руках складной веер, и Монтегю на какой-то миг показалось, что в ее глазах стоят слезы.
Ведь правда. Нельзя быть таким эгоистом. Кого-то в этом мире может и впрямь волновать смерть Кристиана Монтегю. У него ведь были родители, приятели, женщины. Кому-то из них ведь должно было быть не все равно.
Должно было, но не было.
Грэхэму снова стало нечем дышать. Он кивнул священнику, чтобы тот поскорее заканчивал, а сам снова стал теперь шею, словно это могло избавить его от подбирающейся к горлу тошноты.

Траур воронов, выкаймленный под окна,
небо, в бурю крашеное, -
все было так подобрано и подогнано,
что волей-неволей ждалось страшное.

Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,
пыльного воздуха сухая охра,
вылез из воздуха и начал ехать
тихий катафалк чудовищных похорон.

Его все еще нестерпимо душил ворот рубашки, и дрожащими пальцами Грэхэм пытался расстегнуть хотя бы несколько пуговиц. Отец осудил бы его за такую фамильярность, за такую невоспитанность. В крайней степени неприлично быть не замурованным в свой траурный костюм еще до окончания церемонии. Крайне некультурно выказывать родственникам усопшего такое неуважение к традициям. Хотя, погодите-ка. Это ведь именно они – два самых отстраненных человека в этой группе лиц – и были ближайшими родственниками усопшему. Они могли хоть станцевать чечетку на крышке его гроба, и всем должно было бы быть все равно.
Сзади послышалось очередное «соболезную». Жалостливое «бедный мальчик должно быть так страдает», осуждающее «проявил бы немного уважения» и любознательное «интересно, а будут ли подавать моллюсков?». Крылья носа Монтегю-младшего раздувались, словно паруса корабля, стремительно несущегося по волнам. Он начал выходить из себя. В его голове промелькнула мысль о траурном приеме, о бокалах вина и светских разговорах в зале их дома, о тонких шпильках, царапающих его паркет.
Нужно будет оформить опекунство над Грейс. Нужно будет заставить домовика оттереть ковер, на котором нашли Кристиана с лужицей рвоты у рта. Нужно будет завесить зеркала черной тканью и повесить его портрет в гостиной. Прямо над камином, чтобы это смотрелось так же традиционно и пошло, как и у всех. Нужно будет накрыть мебель в его комнате чехлами.
Бабушка советовала ему переехать в комнату отца, ведь там просторнее, светлее и она будет напоминать Грэхэму о нем. Но бывший слизеринец отказался наотрез. Он не мог подобрать достойных аргументов. Может быть, все дело было в свете. Может, в просторе. А может быть просто в том, что он хотел сохранить хоть что-то, что было бы неприкосновенным. Когда-нибудь он сможет заходить в нее с легким сердцем и приятными воспоминаниями. Но не сейчас. 
«… Покой ему вечный дай, Господь. Аминь.»
Маленькая книжечка священника, которую он сжимал в руках и по которой читал все эти глупости, мягко захлопнулась. Он кивнул головой гостям церемонии и сделал шаг в сторону, уступая им место. В этот же момент заунывно запела скрипка – единственное желание Кристиана, относительно его похорон. Он тогда еще усмехнулся, мол, помирать – так с музыкой. Он любил переписывать свое завещание каждые пять лет, в дни особенно приподнятого настроения. Поэтому, наверное, его предсмертные желания год от года становились все изощреннее.
Под тихую мелодию кто-то из гостей взмахнул волшебной палочкой и красное дерево навсегда скрыло ото всех лицо покойного Монтеню. Гроб медленно стал опускаться на дно могилы. Вот и все.
Грэхэм сильнее сжал ладонь Грейс. Она заметно вспотела и он уже начал чувствовать дискомфорт. Но аккуратно скользнувший по позвоночнику страх не позволил ему выпустить маленькую ручку сестры ни на миг. Он кивнул на ее просьбу и сделал неуверенный шаг в сторону могилы.
Ему всегда казалась немного комичной эта традиция с горстками земли, которые гости кидали на гроб. Он видел в этом какую-то саркастичную метафору. Словно бы люди, с которыми  усопший прожил бок о бок какую-то часть своей жизни и после смерти закапывают его. Они и при жизни обожали рыть ему ямы, подталкивать к глупостям, зарывать его личность. И вот теперь будто бы победа – каждый из них привнес что-то в его жизнь и теперь каждый привнесет что-то в его смерть.
Толпа постепенно редела. Каждый подходил и взмахивал палочкой, горсть земли приподнималась и сыпалась, с мягким шумом ударяясь о крышку гроба. Затем каждый подходил к Грэхэму и Грейс и считал своей обязанностью как-то коснуться их плеча или шепнуть что-то жизнеутверждающее, а после чего аппарировал. Грэм неприязненно вздрагивал от каждого прикосновения, но лишь молча кивал головой. В его горле пересохло и он никак не мог найти ни единого слова для этих людей. Его взгляд неотрывно следил за могилой.
Когда на кладбище не осталось никого, кроме хозяев этой мрачной вечеринки и самого священника, Грэхэм потянул за собой Грейс и подошел к небольшой насыпи земли. Он наконец высвободил свою руку и оставил сестру. Ему не хотелось прибегать к магии и он сгреб остатки песка, перемешанного с гравием и сжал в кулаке. Наверное, ему стоило сказать какие-то прощальные слова. Как-то проститься. Как-то дать самому себе понять, что все наконец-то кончено. Но сумел лишь проглотить огромный ком в горе и хрипло сказал что-то невнятное, вроде «Увидимся на том свете» и кинул землю в яму. Стука о крышку гроба не послышалось – насыпь была уже достаточной для того, чтобы полностью закрыть его. С шумом глотнув воздух, Монтегю младший вернулся к Грейси и встал за ее спиной.
Вот и все.

And just nobody can foresee
This is the last night of the kings

Грэхэм сообщил о смерти Кристиана всем ближайшим родственникам на следующее утро, после его кончины. Ничего удивительного, что уже через несколько часов бабушка прибыла в поместье и хлопотала по поводу похорон и перемещения тела на хранение в семейных склеп. По правилам в семье Монтегю почивших хоронили в могилах на кладбище, а вот до захоронения держали в склепе в подвалах дома. Тело было с легкостью транспортировано, еще не успев даже выделить посмертные газы, а бабушка со спокойным выражением лица перебирала пергаменты с адресами всех, кого она планировала позвать на похороны Кристиана Монтегю.
Грэхэм сидел напротив нее и неотрывно пялился в камин. Она то и дело кидала ему какие-то вопросы о том, как давно его отец общался с семьей Лоуренс, или отдал ли ему долг коллега Перкинс. Грэм не отвечал. В его руке был нетронутый стакан с огневиски, которым он надеялся пробудить в себе какие-нибудь чувства по поводу приближающихся похорон. Но он так и не сделал ни единого глотка, не в силах разжать губы. Бабушка все еще что-то спрашивала. Любовно отзывалась о Яксли, вспоминая их недавнюю встречу в Министерстве. С обожанием разглядывала колдографию Кристиана и Эйвери, с которым они были довольно дружны в школьные годы. Она копалась в старых коробках, словно жадный разоритель чужой памяти. Рылась в них, перебирала, что-то вписывала в свой пергамент и сворачивала в трубочки. Она еще утром распорядилась доставить ей дюжину сов, которые должны будут оповестить приглашенных о печальном событии.
Грэхэм все так же сидел молча, не обращая на это ровно никакого внимания. Бесконечный щебет старухи прекратился, когда ей в руки попала колдография со свадьбы Присциллы и Кристиана. Она с минуту молчала, вминая пальцы в карточку и оставляя на коже молодоженов мелкие бумажные морщинки.
- Я думаю, она должна знать. Думаю, стоит ее позвать. В конце концов, о Грейс больше некому позаботиться. Она – ее мать, и она должна забрать ее.
Грэхэм все еще молчал. До края его уха доносились слова бабушки, но он не мог найти в себе силы ответить. Словно сутки назад умер он, а не его отец. Он не мог даже повернуть головы. Единственное, что затронуло его сознание – это слова о том, что Грейс нужно отдать. И о том, что эта женщина вообще должна появиться в их жизни. Нет, только не это. Они с Кристианом не для того так долго скрывали все это, чтобы все пошло не по плану из-за его дурацкой смерти. Грэхэм что-то промычал, но это было мало похоже на членораздельную речь. Бабушка же продолжала.
- Я вообще не понимаю, за что вы так обошлись с этой девочкой. Выгнали из дома, выставили, да еще и забрали дочь.
- Она ушла сама, - тихий голос младшего Монтегю донесся из кресла. Он сильнее сжимал у руке стакан, и даже нашел в себе силы, чтобы выпрямиться в кресле. Парень прочистил горло и уныло посмотрел на свой огневиски. Вернувшаяся способность говорить не вернула ему желания как-то восстановиться. Он надеялся, что холодно отрезанной фразы хватит бабушке для того, чтобы навек оставить идею и приглашением Присциллы. Но он забыл, с кем имеет дело.
- Ушла, бросив дочь? Не верю. Грэхэм, ее нужно позвать, кто-то должен заботиться о Грейс, и о тебе. Она все-таки все еще его жена. Не понимаю только, почему он не внес ее в свое завещание…
Гнев, постепенно наполнявший Монтегю во время разговора о бывшей жене Кристиана, был готов перелиться через край. Все, связанное с ней вызывало в нем исключительно приступ невообразимой ярости. Он понимал, какую ошибку он совершил, и как много натворил, переспав с женщиной своего отца. И они поклялись этот ужасный эпизод унести с собой в могилу. Однако появление Присциллы почти точно означало то, что она не выдержит, и проболтается об этом в первую же минуту. Хотя бы Грейс.
Страх сначала сковал каждую мышцу бывшего слизеринца, а потом придал силы. Он вскочил с кресла и, швырнув стакан о пол, закричал:
- Ноги этой женщины не будет в моем доме! Поняла?
Стеклянный стакан с мягким стуком упал на ковер и покатился куда-то к стене, оставляя за собой едкий след из расплескавшегося огневиски. Капля янтарной жидкости попала на белоснежные чулки Габриэллы. Ошеломленная, она с тяжелым вздохом посмотрела на своего внука и отложила колдографию в сторону. Затем она наклонилась и презрительно коснулась свежего пятна на своем колене, выпрямилась и, сложив в стопку пергаменты, поправила их пальцами так, чтобы странички лежали одна к одной.
- Хорошо, Грэхэм. Будет по-твоему. Только не кричи, пожалуйста.

Монтегю наблюдал за тем, как Грейс молчаливо пробирается к земляной насыпи и оставляет на ней единственное украшение, достойное ее – смятый цветок. Он был живее и красивей всех тех бездушных букетов, которые осыпали землю вокруг могилы. Он был такой же скромный и одинокий, как сама Грейс, и от того казался самым прекрасным и самым искренним предметом на этой планете. Когда девушка вернулась к нему, Грэм неловко шагнул еще ближе и уткнулся носом в пышные волосы Грейс. Просто так, не потому, что ему стало как-то безнадежно грустно, или всю пустоту внутри него наконец заполнила всепоглощающая, испепеляющая боль. А, скорее, от того, что он в очередной раз осознал, каким замечательным и безумно важным для него созданием была эта юная волшебница. Простояв в таком, абсолютно не свойственном молодому Монтегю, положении, парень снова отступил назад и протянул сестре руку. Он огляделся по сторонам. И правда, их покинули абсолютно все. Все их покинули как на этом кладбище, так и в жизни. А из открытого окна поместья в сотне метров отсюда уже послышался звук бьющегося стекла. Должно быть, кто-то уронил фужер, или бутылку, или одну из китайских фарфоровых ваз. Грэхэм насторожился, но до него уже донесся новый звук тихого девичьего голоса.
Впрочем, когда она попросила его забыть, парень лишь выдавил себя полуулыбку и не возымел дальнейшего желания разбираться в том, что же ему следовало забыть. Он аккуратно потянул ее за собой в сторону тропинки к дому. Там уже собрались гости. Наверное, их попросят сказать тост, или рассказать что-то о последних днях жизни Кристиана. В свою очередь, и гости поделятся со всеми парой историй об их похождениях в молодые годы. Кто-то кичливо похвастается сражением бок о бок, кто-то выболтает секреты всех измен Криса Монтегю. А они так и будут стоять, держась за руки и выслушивать бесконечные соболезнования. Грэм даже всерьез подумал оставить всю суматоху на бабушку и сбежать в комнату отца. Сегодня он разучился улыбаться напоказ.
Новый вопрос застал Грэхэма уже в дороге. На долю секунды парень даже остановился, будто наткнулся на невидимую стену, неаккуратно оступившись. Он чувствовал, как застрял в его горле неприятный комок, и, как бы он не силился, у него не получалось его проглотить. Липкое ощущение страха, точно такое же, какое одолело его пару дней назад в гостиной их дома, снова стало преследовать его. Одно упоминание об этой женщине заставило сердце Грэхэма сжаться. Тем более, упоминание из уст Грейс. Что это? Тоска по ней? После стольких попыток привить ненависть к этой женщине? Или она просто хочет позлорадствовать? Почему ее вообще волнует это?
Грэхэма снова стал душить ворот рубашки. Он выпустил из своей руки ладонь Грейс и сделал от нее шаг в сторону, пытаясь откашляться. Он старался делать что угодно, только чтобы не смотреть на нее. И эта рубашка… должно быть, у нее с Грэхэмом были личные счеты, если уже второй раз за день она пыталась ограничить ему подход кислорода. Грэхэм старался не нервничать, и сохранить спокойствие в своем голосе.
- Не все ли тебе равно? Я не хочу видеть эту женщину, - Грэм понимал, что этого аргумента будет недостаточно дотошной Грейс, и он постарался вспомнить все те истины, которые они с отцом долгие годы пропагандировали ей, - она бросила тебя Грейс. Бросила тебя, оставила моего отца, и ушла! Ушла, и даже ни разу не прислала тебе сову с вестями о том, где она и почему так поступила. Неужели, после этого, тебе интересна судьба этого человека?
Почувствовав, что его голос срывается на два тона выше, чем этого требовала ситуация, Грэхэм замолчал и набрал в легкие воздуха. Медленно выдыхая, он повторял как мантру свое «она ничего не узнает». Она не должна была узнать. Теперь, когда она стала единственным человеком, рядом с которым Грэхэм представлял свое существование, он должен был всеми способами сохранить ее возле себя. Значит, она не должна была узнать ничего, что могло бы каким-то образом отвернуть ее от него. Парень тяжело дышал, все еще стараясь не встречаться взглядом с Грейс.
- Не думаю, что она знала. Судя по всему, ей вообще не очень-то интересна наша жизнь.

Грэхэм всегда прекрасно понимал, сколько необдуманных и даже глупых поступков он совершил в своей жизни. Ему даже представить себе было страшно, насколько он слаб и насколько все это прошлое показывает эту слабость.
Вся его жизнь представляла собой постоянную борьбу с собственным «я». Он видел своей целью следование системе, подчинение традициям, он верил в то, чему посвятил себя. Однако что-то внутри него вело непрекращающуюся борьбу, поднимало бунт каждый раз, когда он старался проявить себя. Грэм держал марку из последних сил, стараясь сохранить свою репутацию, свое положение в обществе. Он искренне считал, что именно такой он и есть настоящий.
Но каждый чертов раз что-то мешало ему с головой окунуться в этот совершенный образ.
Миллионы неудач, которые не хотелось вспоминать. Проваленное задание с Мелиндой. Заваленный экзамен по Травологии. Ссора с лучшим другом на шестом курсе. Теперь вот еще эта история с Присциллой. Самым страшным во всех этих недоразумениях было не минутное ощущение провала, которое испытываешь каждый раз, когда терпишь поражение. Самым страшным было то, что каждое из таких событий имело свое отражение на будущем Монтегю. Будущем, которое с каждым годом все меньше походило на то, которое он представлял себе.
Когда ему было шестнадцать, он не думал о последствиях. Он руководствовался собственными эгоистичными побуждениями и ничем больше. Впрочем, с тех пор мало что изменилось, кроме того, что его эгоизм развивался вместе с ним и приобретал все новые формы.
Грэхэм стоял посреди тропы и его взгляд то и дело скользил по маленькой фигурке Грейс, заставляя его думать обо всем этом. Она была нужна ему, нужна как опора, защита и стимул веры в самого себя. Когда мир уходил из под ног, она была единственной, кто заставлял его цепляться за остатки надежды. Когда все отворачивались от него, она была единственной, кто всегда смотрел на него с преданностью. Она заставляла его становиться лучше не потому, что так было кому-то надо. Просто, видя ее веру в него, Монтегю понимал, что ни в коем случае не допустит разочарования его дорогой Грейс в нем. Это тоже было эгоизмом, но больше всего на свете он хотел, чтобы эта девочка навсегда оставалась для него самым близким и родным человеком. Он был готов подставить под удар свою карьеру, репутацию, жизнь, но только не отношения с Грейси.
А ее взгляд был таким испытующим, что он ежился от непреодолимого приступа холода, не свойственного для этого погожего солнечного денька.
- Она нам не нужна. Она была слабой. Она сотворила ужасную вещь, за которую ты никогда не простишь, - Грэм закашлялся, пытаясь снова бороться с удушьем, внезапно охватившим его. Набрав в легкие побольше воздуха, он, наконец, выдохнул горячим шепотом, - ее.
Конечно, Грейс имела право знать правду. Имела право знать, каким грязным и омерзительным скотом был ее брат, какой шлюхой была ее мать, каким подлым оказался ее отчим. Она имела полное право быть в курсе всей этой ситуации и самостоятельно принимать решение, как и с кем ей дальше строить свою жизнь. Но ей ведь всего пятнадцать. Рассказать ей все – это не просто заведомо лишиться самого близкого человека во всем этом желчном черном мире. Это нанести ей травму, с которой ей придется провести бок о бок всю оставшуюся жизнь. Развенчать все представления о мире. Грейс цинична, умна, она способна понять что угодно. Но она точно так же ранима и юна.
- Могу, но, зачем? Как бы там ни было, все забыто, - Грэхэм чуть вздрогнул, когда рука Грейс коснулась его плеча и плавно опустилась в ладонь, прохладная и маленькая, но такая сильная. Его передергивало от осознания того, что в эту секунду она доверяет ему, а, если он раскроет ей свой секрет, то уже через минуту чудо этого момента прекратится.
Монтегю закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Снова открыл и посмотрел в сторону дома. Свет в некоторых окнах уже горел, так же ярко, как отливало  золотым заходящее солнце на западе. Там все еще было довольно шумно. Может, стоит сначала провести церемонию прощания, а уже потом рассказать ей эту страшную сказку? Она ведь все еще имеет право знать. Однако что-то остановило его и заставило замереть, как вкопанного, на этом самом месте и не давало возможности сделать хоть шаг. Он сжал ладонь девочки и наклонился к ней, смело заглядывая в глаза.
- Что бы ты предпочла, Грейс? Знать что-то ужасное, или верить во что-то прекрасное, то, что есть сейчас? То, что у нас никто никогда не отнимет. - Грэхэм сглотнул неприятный ком в горле и, памятуя о их любви к философским разговорам, совершенно серьезно добавил, - это не риторический вопрос.

Тишина сковывала время в тяжелые путы, дорисовывала без того напряженный момент завершающим штрихом нервозности. Словно выверенный искусным ювелиром завиток, натянутая величайшем музыкантом струна, Грэхэм стоял на узкой тропинке, ведущей к поместью «Орлиное гнездо». Сколько ног проходило по ней не раз, сколько разговоров слышали эти камни, эти деревья, этот ветер, что нечаянно становился свидетелем глубочайших трагедий в семье Монтегю.
По этой тропинке маленькая Сьюзан бежала, чтобы побывать в гостях у своего друга, по этой же тропинке семнадцатилетний Грэм в смятении брел, когда потерял свою лучшую подругу Сьюзан. Окрестности поместья повидали не одну траурную процессию, не одну торжественную делегацию, не один романтический эпизод. История, живая и готовая вот-вот раскрыться каждому, кто проявит к ней интерес, замерла в мелких камнях, придорожных кустах и высоких елях, уводящих от тропы к лесу возле поместья. Жалкая горстка земли знала здесь больше, чем все жители поместья вместе взятые. И с той же мудростью, с которой она хранила запах тлеющего тела Кристиана Монтегю, она хранила и поступь его шагов.
Грэхэм стоял неподвижно, склонив голову и разглядывая мелкого паучка, болтающегося на паутине у того куста ежевики. Лоб покрылся испариной, глаза щипали и краснели, не то от дорожной пыли, не то от подступающим к ним слез. Как никогда, он ощущал себя эгоцентричным и подлым, как никогда он ненавидел в себе эти качества. Его душило, сковывало и мешало спокойно вздохнуть это ужасающее событие. Он хотел запереть его в самых глубоких дебрях своей памяти, закрыть на замок, а ключ выкинуть в овраг. И в то же время он жаждал избавиться от него, позволить монстру вырваться наружу и доказать, что он не настолько устрашающий и омерзительный, каким кажется. Балансирование на лезвии ножа, шаг в пропасть. Никогда не знаешь, что случится через секунду, хотя и говорят, что будущее предопределено. Во всех книгах, во всех притчах изо дня в день твердится, будто это чревато ужасными последствиями – знание судьбоносных событий своей жизни. Но, черт подери, так легко иногда делать выбор, когда точно понимаешь, к чему он приведет.
Он старается не смотреть на Грейс. Она имеет право знать правду, но… возможно, не сегодня? Какого черта он устраивает драму и без того на почве трагедии? Сегодня его отца, день Кристиана Монтегю, его последний день. А он ломается на этой чертовой тропинке, словно первокурсница, строя из себя великого мученика. С воротом рубашки уже невозможно справляться, как и с мыслями о том, что должно было быть известно еще при жизни отца. Когда-то он совершил поступок, заставивший отца уважать его, но теперь все тот же поступок может стать яблоком раздора для единственного близкого ему человека.
Умение находить выход из сложных ситуаций. Способность взять себя в руки. В данной ситуации это почти смехотворно. Грэхэм уже не мог расслабиться, не мог заставить свое дыхание быть менее частым и громким, не мог сдержать постпающую к горлу истерику. С шумом выдыхая, он скалится и слышит, как стучат его зубы. Сейчас он не способен анализировать, что становится причиной его гнева. Разочарование в самом себе, потеря отца или же дичайший страх потерять Грейс. Однако сейчас ему кажется, что хуже его жизнь уже стать не может, и поэтому лучше ему прямо сейчас выдать все как на духу, чтобы со спокойной совестью влить в себя яд в своей комнате. Это действительно может показаться странным, но на следующий день после происшествия с Мелиндой он варит себе яд, самый действенный, который только умеет. Он всегда хранится в маленьком прозрачном пузырьке на книжной полке. Прямо за «Улиссом» Джойса и маленьким подарочным изданием стихотворений По. Тогда он не принял его, потому что ощущал груз ответственности на своих плечах. У него есть отец, был отец, который дорожит им, его малютка-сестра, с которой они только начали узнавать друг друга.
Тогда. Все это было тогда. Однако, когда наблюдаешь  за крушением одного воздушного замка, невольно замечаешь, что оно порождает реакцию стоячих домино. Случайно упавший камень может послужить разрушению здания рядом, и так по цепочке. Проще довести все до предела, разрушить все, чтобы не было о чем сожалеть, отходя в мир иной. Чтобы на твоих похоронах никого не душил ворот рубашки, никто не ронял слезы от сожаления или огорчения.
Грейс говорит, Грэм молчит. Говорит разумные и не очень вещи, а он молчит. Ее слова, ее тонкий голосок тонет в густом осеннем воздухе, осаждается историей на пылинках этой тропинки. Лишь одна ее фраза заставляет Грэхэма по-настоящему встрепенуться, заставляет его оторвать взгляд от паука и посмотреть на сестру возмущенным, почти озверевшим взглядом.
- Не смей! – его голос гораздо громче, чем следовало бы; он тычет пальцем ей в грудь, практически кричит, будто это способно помочь, - не смей винить себя. В чем бы то ни было. Хочешь обвинять кого-то, вини ее, вини меня, но не себя, поняла, Грейс?
Падение порождает падение, разрушение порождает разрушение. Черная дыра отчаяния разрастается до немыслимых размеров, она засасывает в себя все, что осталось еще нерушимого и прекрасного. Гнев на отца, который посмел оставить их, так старательно сдерживаемый во время похорон, вырывается. Грэхэм срывается на ни в чем не повинной Грейс и уже не может остановить себя, как бы не пытался.
- Это я, я прогнал ее. Я заставил отца выставить ее из нашего дома. Я. Я трахнул ее, понимаешь, Грейс? Твою мать. Чтобы показать, какой дешевой шлюхой она была. И отец не остановил меня. Он гордился мной. Довольна?
Монтегю резко разворачивается, шарит глазами по траве и падает в нее, садясь прямо по среди дороги, прямо в пыль. Упирается локтями в колени и впивается пальцами в волосы. Рубашка больше не душит его. Он давится слезами, искусывает губы, оставляет царапины на своих щеках.
Я предал тебя, моя милая. Мы оба предали. Мы были так самоуверенны, что думали, будто с нами, обманывающими тебя, тебе будет лучше, чем с ней. Чем она не угодила нам? Да ничем. Оказалась не в то время и не в том месте. Пала жертвой семейных интриг. Раскрыла истинное лицо не только свое, но и наше.
Грэм задыхался. Колотил себя кулаками по ногам. Поток сознания, гнева и отчаяния, вырвавшийся наружу. Он бросил их. Не как бросают детей родители, уходя в другую семью. Он покинул их навсегда. Грэхэма била дрожь. Он понимал, что совершил нечто ужасное, не только тогда, когда мать Грейси ушла от них, но и сейчас, выдав все маленькой девочке как на духу. Стало ли ему легче? Вряд ли.
Ожидая пощечины, он смело поднимает взгляд на сестру и пытается отдышаться.
- Я понимаю, что моему поступку нет прощения, и я пойму, если ты захочешь вернуться к ней. Я согласен на все, лишь бы ты больше не испытывала боль.

Даже самый уверенный в себе человек никогда не сможет сказать, что он знает себя на все сто процентов. Это удивительно и пугающе одновременно – мы живем с собой со дня своего рождения и до момента смерти, но все равно не успеваем забраться в самые потайные уголки собственного сознания. Если и есть в мире наиболее неизученный объект, так это – человек. Когда тебе кажется, что вот он – финиш, ты дочитал последнюю страницу своего характера, узнал последнюю тайну своей личности, автор этого удивительного произведения все равно преподносит тебе очередной сюрприз. Неожиданный поворот, к которому ты не был готов. Резкий обрыв сюжета, поражающий воображение заядлого аналитика. Что происходит с людьми в моменты глубочайшего стресса, в моменты, когда на весах лежит их жизнь или смерть, моральные принципы или страх?
Грэхэм отлично умел анализировать. Точнее, он был уверен в том, что у него это прекрасно получается. Он мог без труда сварить почти любое зелье, не зная его состава, но просто проанализировав свои знания о тех или иных ингредиентах. Словно хрупкую скорлупу орешков он щелкал людей, их толстую защитную броню, которой они огораживались от внешнего мира. Всех, черт подери, только не свою. Знал ли он когда-нибудь, что будет проливать слезы на тропинке над оврагом? Вряд ли. Мог ли предположить? Никогда. Но иной раз ситуация сильнее любого человеческого стержня. Даже мало-мальски значимый факт может выбить почву у нас из под ног, когда, казалось бы, ждать беды неоткуда.
Он упирался рукой в сухую землю, чувствуя под пальцами мельчайшие песчинки – колючие и безжизненные, но такие многочисленные. Земля тоже всегда ведет себя непредсказуемо – она может стать источником жизни, а может и прятать под собой последствия смерти. В хорошие периоды она может возродить сад, а может и загубить целое племя в период засухи. Прямо, как он. Он привык поступать жестоко, безразлично ко всему. Он со спокойствием и хладнокровием мог убивать. Но почему же тогда, почему обычный разговор с сестрой заставлял его чувствовать себя настолько слабым? Словно все его внутренности выкорчевали и вытащили наружу; он чувствовал себя гниющим изнутри деревом, в которое кто-то силой пытался залить антисептик. Ничто не способно было причинить ему боль, пока не касалось его души. Видимо, в нем осталось еще что-то человеческое, а он и не знал. И этот диссонанс своего представления о себе и реальности еще больше страшил парня.

Грэхэм практически кожей ощущал отстраненность Грейс. Он плохо понимал, что должна была почувствовать девочка после всего, что он обрушил на нее, но он на каком-то интуитивном уровне чувствовал, как она цепенеет. Обняв колени руками, прямо как в детстве, как маленький мальчишка, раскаявшийся за то, что нашкодил, он повернул голову влево, отрешенно глядя в пустоту.
- Отец не позволил ей. Мы оба не позволили. Мы думали, что вдвоем мы сможем позаботиться о тебе лучше, чем эта безответственная cучка в одиночку, - он попытался успокоиться. Его голос снова приобрел сухость и ледяной оттенок, и лишь едва заметная дрожь все еще выдавала привкус слез в его словах. Грэм продолжал смотреть влево с таким интересом, будто вот-вот из-за поворота должен показаться бродячий цирк с уникальным представлением. Цирк… вот на что было похоже их поведение с Кристианом. Помешанные на каких-то лживых ценностях, они так ловко производили подмену понятий, что сами верили в собственную непорочность. Когда ты растешь в такой семье и вращаешься в таком обществе, ты обречен на гниение с самого раннего детства. Оно происходит с тобой не когда ты лежишь в могиле, пожираемый жуками и червями. Оно рождается вместе с тобой и тщательно взращивается на протяжении всей жизни в твоем сердце.
Грэхэм почувствовал, как до него кто-то дотронулся и повернул голову, встретившись глазами с Грейс. Непонимание, смятение – все это читалось в ее, как ему тогда казалось, еще совсем детском и наивном взгляде. Что он натворил? Сможет ли он вернуть ей прежний покой? В его ли это силах?
Потерев кулаком глаза, слезы на которых уже высыхали и вызывали неприятный зуд, Монтегю постарался выдавить из себя улыбку.
- Потому что я идиот, Грейси, - парень усмехнулся, и, чувствуя, как дрожит, попытался переменить позу. Его рука готова была взлететь и сдвинуть волосы с лица сестры; совершенно ненужный в данной ситуации жест, но отчего-то еще более необходимый. Но он совершенно не понимал, имеет ли он теперь на это право. Право на любое прикосновение к ней. В оцепенении, он отвел взгляд и уткнулся им в землю, - я совершил ужасно много необдуманных поступков, пытаясь доказать кому-то что-то. Я думал, так я докажу что-то отцу. И доказал. Только вот теперь ему это совершенно не нужно.
Какой же он все-таки эгоист! В ситуации, когда вовсе не ему, а его сестре требовалась поддержка, он пытался вставить крупицу своих жалких оправданий. Оправданий прежде всего перед собой. Он не смыслил ровным счетом ничего в том, как стоит вести себя в ситуациях, подобных этой. Все, что он умел – это говорить сухое «прости», но сейчас даже он понимал, что вряд ли этого хватит, чтобы хоть на секунду сгладить свою вину. Грэм так увлекся своими мыслями, что внезапное объятие едва не сбило его с ног. Долю секунды практикант все еще продолжил непонимающе держаться за землю, ощущая теплую дрожащую фигурку на своей груди, а после вцепился в нее, словно это был спасительный канат, удерживающий его от падения в пропасть. Уткнувшись носом в плечо Грейс, Грэхэм обхватил ее крепко-крепко, и осторожно поглаживал по волосам, пытаясь успокоить. И еще никогда он не чувствовал столько приятного тепла, разливавшегося по его телу, от простой возможности обнимать свою сестру.
- Грейс… я готов убить за тебя. Нет, более того, я готов умереть сам. Ты понимаешь, - он на секунду отстранил девочку от себя, прислонив ладони к ее лицу и глядя прямо в глаза, - я сделаю все для того, чтобы ты была счастлива. Я всегда руководствовался только этим. Даже тогда, - он снова обнял Грейси, еще крепче, чем в первый раз, - если ты простишь меня.
Еще с минуту он подождал, пока его истерика окончательно прекратится и он сможет полностью перестроиться на переживания Грейс. Внутренняя дрожь сменилась на тревожный трепет, и парень улыбнулся, зарывшись носом в волосы сестры. Погладив ее по спине, он выдохнул и попытался придать своему голосу бодрость.
- Мы можем навестить ее. Ты сможешь поговорить с ней. Узнать, почему она не боролась… знаешь, мы можем даже пригласить ее в гости. Наверное, ей будет интересно узнать о смерти Кристиана. Все будет хорошо.