♪

Перемещение. Перемещение. Перемещение. Всё выучено, как базовые заклинания на первом курсе, только сейчас — не под указкой надоевшего преподавателя, а под тяжелой и до ломоты не чужой рукой. Пересечь распадок между двух берегов, так и не коснувшись воды, чтобы оказаться на лишь чуть более знакомом побережье — английском, а значит, здесь никто не схватит ни в чем не повинную юную леди, глотающую ртом воздух, потрепанную, с глазами и щеками багровее, чем влажные от порочных поцелуев губы.  От цепочки вымученных аппараций тело сдавило со всех сторон, ребра норовят кровожадно хрустнуть, а ноги едва чувствуют рассыпчатую землю под. Пэнси оказывается на коленях, чувствуя, как острые края песчаных крупиц впиваются в кожу через тонкую ткань платья, дышит тяжело, словно минуту провела под водой — словно эта тяжелая рука придавила затылок, заставляя чувствовать, как лёгкие размеренно наполняются солёной водой.

Воздуха не хватает меньше, чем тяжёлой руки.

Вымученная, как забитое животное, она пытается отдышаться, никак не может найти силы подняться с песка — чистокровной леди не пристало полумёртвым тёлом мерзнуть на ноябрьском побережье. В миг воображаемой кульминации позади не слышатся шаркающие уставшие шаги, Пэнси вслушивается ещё раз. Ещё раз.
И ещё раз.
Но это только море толкается в песок со спокойствием разрядившегося любовника. Ей кажется, что если сильно захотеть — то всё произошедшее в последние минуты растворится волшебной пыльцой, а холодные камни, с которых ветер сдувает блёклый песок, превратятся в требовательную постель и, конечно же, с телом Мальсибера, тела какого-то другого, напряженного, гудящего отпечатком заключения, но пусть даже такого, только Мальсибера. И кажется, что это конец, который должен был настать ещё очень давно, когда рука дяди впервые алчно прокралась под платье порочной школьницы. И ей надо подумать о том, как вычеркнуть эти проклятые часы из жизни — Хордус потерян так же резко, как и вновь приобретен. И хочется по-девичьи стенать о том, как только что найденное — опять утраченное, как последние слова не сказаны, но в голове звучит люциферовский надменный смех, разбивающий каждую слабину Пэнси в виде тонкого лирического порыва. Он бы сейчас ухмылялся, смеялся, хватал её властно за шею и прижимал к себе, пресекая любые попытки растечься в патетических настроениях. Пэнси бы снова кричала, снова требовательно сжимала тоненькими пальчиками его запястье, стараясь хоть как-то сделать больно, чтобы хоть как-то наказать за то, что он оставил её на полгода, полгода, которые прошли в черном. И снова кричать было бы лучше. Намного, Салазар этих ублюдков побрал, чем вбиваться телом в холодную песочную простыню и представлять, как опять придется пройти этот невыносимый путь — привыкнуть к его отсутствию рядом.

По-нелепому не страшно, что кто-то нагрянет — Конвент покрывает Паркинсонов, а единственное, совсем, наверное, случайное нарушение границ грозит только мизерным конфликтом между европейским магическим сообществом и нашим Лондоном. Пэнси оправдывает себя, находит поводы, чтобы не подниматься с земли и не пускаться в бегство, к которому так привык Мальсибер. Быть может, уже мёртвый Мальсибер. Или Мальсибер, сжатый промозглыми стенами нищенской тюрьмы. Неуемное сознание наматывает мрачные картины так же, как Хордус наматывал неприлично заметно отросшие чёрные волосы Пэнси на свой кулак. Нависшие над морской пучиной сизые тучи грозят раскатистым ливнем, а волшебница медленно переворачивается на спину, чтобы снова вглядеться в пустующую синеву. Мерещится, что он разрежет поверхность воды, поднимаясь с самых глубин, будто какое-то подводное чудовище, готовое завлечь растерявшуюся девушку с собой на дно. Совсем так же, как он потянул её на дно не один год назад, и Паркинсон совсем не хочет биться навстречу обманчиво светоносной поверхности, но остаться на восхитительном дне со своим кровным грехопадением. И не хочет возвращаться в грузную действительность последних месяцев, и убивать снова, и докладывать, и куда-то бежать, и бежать от кого-то, и бежать за кем-то. Рука забирается в рукав мантии, покрасневшая от холода, другая же, с единственной оставшейся перчаткой тонет в земле, норовя выкопать себе могилу.
И Пэнси снова в воображаемом безмолвии мира вокруг бьется глазами в оптическую ловушку моря без горизонта. Сквозь пыль, рассеянные отражения и дымку. Потому что если и оставаться, то только тут.

Кажется, что эти круги ада циклично будут преследовать всю историю — от вторжения Мальсибера в дом Паркинсонов до нынешнего момента, когда подсознательно ещё совсем рафинированная Пэнси бежит, цепляясь ногтями в одежду Хордуса и совсем не понимает, куда и вовсе нужно бежать. Несмотря на все происки Гражданской войны, Пэнси всегда чувствовала себя защищенной — тут и деньги семьи, и небывало высокий статус чистокровных волшебников, и превосходство Тёмного Лорда. Мир, в котором никто не запретит тебе строить воздушные замки из самых сладких непотребств и пожеланий превратился в кровавую баню, где никто не запретит тебе лишить человека жизни — стоит только по-настоящему захотеть. Мальсибер будто бы специально возвращает её в настоящий, а не сладко выдуманный мир, где люди действительно готовы переломать тебе все кости, не беспокоясь о том, что ты — настоящая Паркинсон в мантии ценой в половину их заработной платы. И зачем Мальсибер всегда возвращает её к жизни, где совсем-совсем страшно.
- Подожди, - успевает только сказать Пэнси, хватаясь за плечо Хордуса обеими руками, как будто эта жалкая попытка способна что-то изменить и по пальцам пересчитываемые вторженцы растворятся в воздухе, оставляя нежеланным гостям выпивать в портовых барах и ютиться в одноместной комнате единственной свободной гостиницы. Но рьяная Bombarda не дает девушке даже произнести последнюю букву в сказанном слове — и всё снова превращается в череду попытки спастись.
И они не думают отступать. Мерцающий из волшебной палочки поток оглушающих заклинаний, невидимый щит, который не позволяет оставить на драгоценной племяннице и единой царапины, чьи-то громкие крики, бьющиеся глухим эхо о поверхность покачивающегося моря. Пэнси жмется в песок и крепче сжимает волшебную палочку, каждую секунду убеждая себя, что это скоро закончится, скоро они вернутся домой и всё наконец станет как раньше. Только теперь никаких нареканий отца, никаких женихов, ничего, что поедало ржавчиной безупречные отклонения. А очередное взрывное оказывается всего в нескольких сантиметров — и острый песок летит прямо в глаза, Пэнси жмурится, неумело отступает назад и, в невозможности разглядеть ближайшего противника и не чувствуя рядом плеча Мальсибера, резко бросает Contratus, попадая в цель ровно, через многометровую ширину песочного пляжа, — чужое, намеренно отчаянно выстреленное Stupefy, возвращается в мага и сбивает его с ног так, что, кажется, он на некоторое время теряет сознание, ударившись головой о прибрежные камни. Кажется, они поняли, что стрелять надо по более слабой цели, и поняли, что разыскиваемый ими беглец за эту слабую цель готов свернуть шею каждому позарившемуся, а Пэнси же знает, что секундная слабина — прямая дорога к новому заключению, даже если ей и удастся избежать преследования, только вот послужной список Мальсибера не даст ему вальяжно распивать шираз-мальбек, когда со всех сторон, как мелкие паразиты, собираются точечные фигуры преследователей.
Пэнси старается не оборачиваться на крестника, понимая, что секундное отвлечение в этой всего несколькоминутной сцене приведет к непоправимым последствиям, поэтому она вычурно старается не сбиваться, как будто бы проходит экзамен своей преданности и выносливости.

Close your eyes and feel the fun
Pattern recognition is on the run
♪ Sonic Youth – Pattern Recognition
Помнишь, дядюшка, как ты показывал Wingardium Leviosa? В шесть лет казалось, что это настоящее чудо, но маленькая Пэнси дула губы и говорила, что это совсем неинтересно — пусть лучше расскажет про то, что ей не покажут в Хогвартсе. И Мальсибер тогда заливисто смеялся, приобнимая насупившуюся капризную племянницу, и рассказывал про запретные заклинания. Только уже через три минуты речи, от которой у черноволосой девчушки загорелись глаза, вломилась матушка с криком: «Мальсибер, ты вообще понимаешь, о чем говоришь здесь?». Пэнси же обиженно закатывала глаза — нет ничего оскорбительнее, чем если тебя считают слишком маленький. Ведь дядя всегда считал её взрослой.
Rivestimento, наложенное Мальсибером на Пэнси, кажется, отнимает у него последние силы, мелькает оглушительная вспышка света, и Пэнси всё же поддается собственной слабости, беспокойно оглядываясь назад в сторону родственника — напрасно. Щит даёт трещину всего на секунду, чтобы огненное поражение ударилось в руку, Паркинсон стремительно сдергивает загоревшуюся перчатку и стойко выплевывает в ответ Poliincendio, которое, кажется, ударяет в цель, но волшебница не успевает разглядеть — что-то еще устойчиво бьется сквозь щит, и снова необходимо вспоминать каждое мало-мальски спасительное проклятье — в цель. Облако песка набухает под ногами, поднимается вверх так, что покрасневшие глаза вычленяют только грубые очертания происходящего вокруг.
Неустойчивая фигура движется в её сторону, Пэнси одергивается и уже хищным животным выгибается, готовая наспех порадовать Мальсибера хотя бы попыткой оглушить противника, но это он — едва стоящий на ногах. Девушка подрывается с места и кидается в его сторону, почти не слышит, что он говорит, обеими руками держит за лицо, подбитое мазками крови, — покорно жмется коленями в песок, чувствуя, как холодная латунь прибивает её к земле вместе с хаотичным прикосновением Мальсибера к дрожащим ногам, и испуганным зверем смотрит в его глаза, теряется, пытается что-то сказать, но снова без запинки только повторяет:
- Подожди.
А Хордус обрывает. Каким-то глупым и незнакомым «не-не-не», оставшихся секунд не хватает, чтобы не только сказать — подумать нужные вещи, только вот кажется, что вдруг этот раз — последний?
А за вспышкой покрывшегося разводами мальсиберовской, совсем своей крови вокруг порт-ключа - отыщет ведь. И будет отвлекаться, как никогда.

Holding you, never be alone
Kissing you, you tell me I belong
Missing you, you tell me I'll be strong
♪ Chet Faker – Archangel

За последние месяцы Пэнси, казалось бы, привыкла к одиночеству и пустой постели — так вроде бы правильнее в этом неписаном трауре мальсиберовского исчезновения. Простое человеческое горе тогда так наполнило жизнь, что для других чувств места больше не было. А сейчас она улыбается по-глупому, с любопытством наклоняет голову в ответ на каждое слово, потоком тянущееся одно за другим из мужского рта, - она будто бы изучает нового его, привыкает, адаптируется, возвращается туда, где было как надо, хорошо, правильно. Где было «Мальсибер и Паркинсон», а не ода самобичеванию, тоске и апатии. Пэнси совсем не задумывается, где они сейчас, где будут через несколько минут, часов, дней — она только продолжает, как в детстве, смотреть на Хордуса, словно на самый желаемый подарок на Рождество или День Рождения, с легко прочитываемым счастьем и не менее заметной попыткой убедить себя, что это правда, что вот он — настоящий крестный.
Девушка покорно подлетает к нему на первую же просьбу, стараясь мгновенно сбросить с лица это застывшее изумление — за эти часы она никак не может смириться с реальностью происходящего. Безобразные отметины на мужской коже звонким хлыстом разряжают пену восторга, и Пэнси с неприкрытой брезгливостью морщится. И без того всегда казавшийся Паркинсон уродливый узор метки — даже на её белесой коже, четкий узор, он всегда выглядит, как неумелое клеймо. Здесь же испещренная анатомически неясными для Пэнси ранами, метка словно демонстрирует своим  внешним видом: «Взгляни, к чему это привело меня, оглянись, оступись».
- Отвратительно, - невольно бросает волшебница, кончиками пальцев прикасаясь к самой метке на предплечье, будто к диковинному животному, чтобы проверить: живое или нет. Живое, самое живое.
Говорит, конечно же, глупую вещь, потому что ещё секунда — и ведь ударилась бы в «что с тобой сделали», «как же ты там справлялся», за что обреченно получила бы раздраженное «вот только не это». Пальцы невольно скользят по непотревоженной тюрьмой коже — от ладони по широкому запястью, как будто бы Пэнси совсем ещё не успела насытиться его присутствием и не может ждать ни секунды, всё поглощая, прикасаясь, целуя так жадно, как иссушенный пустыней путник прибивается к роднику.
- Прости, но это правда выглядит ужасно, - с другой стороны, в этой гнилой тюрьме хотя бы не было дементоров, а значит дядя если и изменился, то смог сохранить самое сокровенное, доказывая это даже каждым коротким поцелуем, - Не рассказывай, - Пэнси по-детсти дует губы и с театральным испугом морщится, отрицательно качая головой. Пальцы сдавливают флакон с зельем, увлажняя ладони, которые сразу же осторожно накрывают руки  Мальсибера, размашистыми движениями скользя от кистей к локтям, мгновенно срываясь и с  неутолимой жаждой прижимаясь к расслабленной шее. Указательный палец проводит дугу по тонкому шраму, тянущемуся по окату виска, спускается на скулы, останавливается.
- Я думаю, что смогу найти что-то поинтереснее для тёмной ночи, чем твои истории, - Пэнси непривычно расслабленно улыбается и ведет пальцем по лицу к губам, от чего Мальсибер чувствует горьковатый привкус зелья с её рук, - Вдруг я испугаюсь этого существа, а ты не сможешь меня защитить.
Девушка улыбается даже сейчас, потому что наивно знает — защитит, как никто другой. Как никто другой даже не попытается, когда вдруг нападут снова в попытке вернуть каждого из них двоих обратно в страшные полгода заключения, войны и этой нелепой разлуки.
Паркинсон вспоминает, как совсем недавно кричала ему в лицо, словно обвиняя, что убила человека, но сейчас — забывает или просто не хочет говорить, пока он сам зубами не вытянет из неё это. Переживаний на сегодня достаточно.
- Чем я занималась? - волшебница ласково ухмыляется и жмется лицом в родную шею, - Ждала.
Ей хочется быть нежнее, чем раньше, хотя бы на эти несколько минут — пожалуй, впервые таких искренних и небывало тёплых. Так происходит, когда хотят сказать: «Я тебя больше никогда не отпущу». Обольстительный мираж пугает своей зыбкостью, поэтому остается только рьяно держать его в руках, чтобы если вдруг нагрянет — то со страшным существом из детских кошмаров Пэнси будет бороться воспоминаниями об этой минуте. И как сквозь медузу проходит свет воды и множественные колебания, так и она пропускает каждую спокойную секунду через себя — их сейчас всего несколько десятков, несколько первых спокойных десятков за многие месяцы.
Она спохватывается, когда губы отказываются оторваться от колючего лица, а Хордус уже требовательно и нервозно дергает её за руку, не давая возможности понять, что происходит. Или что может произойти.
И Пэнси твердит себе, что это просто кошмарный сон. Что она просто заснула в руках Хордуса — и ей снова параноидально видится, что она его теряет, что кто-то пришел, что кто-то опять хочет забрать самое нужное, чтобы поглумиться над девичьей несамостоятельностью, преданностью и зависимостью. Ей кажется, что если это снова произойдет — пережитый за полгода ужас, беспомощная боязнь существования снова закроет дверь клетки, пока через кружевные края морских волн не вернется единственный ключ от камеры.