Я теперь всё чаще вспоминаю о своём детстве. Когда-то я говорила, что его у меня не было, теперь знаю, что было. Теперь, когда я повидала столько смертей, столько разрушенных в один миг судеб, любая жизнь стала казаться мне красочной, хотя бы потому, что она была, есть и, надеюсь, будет. У каждого человека есть своя история.
Моя история началась в огромном белом замке моих родителей, как я всегда его представляла. Я не знала горя до тех пор, пока в доме не появилось исчадие ада, вечно вопящее, крикливое, сопливое, крохотное, которое любили покуда больше меня. Когда я была маленькой, такой расклад дел очень сильно волновал меня, так как я не могла смириться с тем, что вот я, такая вся маленькая, тоже заслуживаю внимания! Я получала его, как мне тогда казалось, не в том объеме, как полагается первенцу. Хотя, причем здесь вообще первенство? Как обычному ребенку!
Когда я немного подросла, это обилие внимания в сторону Астории превратилось в моё достоинство и стало мне на руку. Родители не контролировали меня так сильно, как моих подруг их родители. Мне казалось, что я абсолютно свободна и вольна делать то, что пожелаю. Правда, мне не хотелось бросаться в крайности и злоупотреблять этим, поэтому я была послушной девочкой, которой родители должны были хотя бы гордиться, раз уж других признаков внимания они не проявляли.
Моя мама – это моя личная трагедия, это боль моего прошлого. Когда я узнала, что она погибла во время сражения, я… Знаете, как бывает, когда мы теряем человека, который всегда был для нас идеалом, объектом для подражания, чем-то очень близким душевно, но и далеким одновременно? Вряд ли знаете. А я теперь знаю: пустота. Словно умерла частичка твоей души. Я не проронила ни слезинки, они словно высохли. Голова раскалывалась от обилия мыслей, воспоминаний… Я пыталась вспомнить всё то хорошее, что она для меня сделала. Я вспоминала детские подарки, улыбки, праздники, а ещё, как она приходила ко мне ночью, когда мне снился какой-то кошмар, а они снились мне довольно часто, это я помню в точности. Я знаю, что всегда буду похожа на неё, потому что мы дочь и мать, и я постараюсь помнить о ней только хорошее, потому что вряд ли она желала мне зла. Как и отец.
Отец был тем, кого я не боялась. Не знаю, почему, ведь он был таким влиятельным, таким авторитетным для своих знакомых и друзей, а дома… а дома он был обычным отцом, который, увы, всегда занят работой. Единственное что: я никогда не желала ему смерти. Никогда. Если мать, бывало, доводила меня до этого, за что я себя проклинала, когда узнала об её настоящей смерти, то отец – никогда.
Я не знаю, умерли они в один день или нет, так как меня тогда не было рядом, а все те, кто был – так же умерли, но узнала я об этом практически сразу, как только списки умерших были озвучены. Мама до последнего думала, что я где-то рядом, просто не показываюсь им на глаза, так как занята убийством грязнокровок, но я не была ингредиентом в этом салате из человеческих трупов. Она бы очень расстроилась… нет, она бы даже не поверила, если бы узнала ЧТО я делала в тот момент!
За день до битвы в Хогвартсе я сбежала оттуда к чертовой матери, не сказав никому ни слова. Я не хотела, чтобы кто-то знал, где я нахожусь, а ещё больше я не хотела слышать о том, что все мои лучшие друзья погибли. Война характерна тем, что «не задетым» не останется никто: если тебя не убили, то подбили. Целые толпы раненых людей воодушевили меня на то, что им нужно помогать. Раз уж я так хотела пустить чью-то кровь, то можно сделать это в благих намерениях. Теперь я понимаю, почему среди врачей столько таких же ненормальных людей, с таким же извращенным разумом. Раз уж я так хотела участвовать в войне, то почему бы на нейтральной стороне? Так я смогла помочь как тем, так и другим, так как случайно набрела на целителя, которому нужна была помощница.
Спустя несколько недель я уже сама могла делать мелкие колдомедицинские дела, а спустя полгода и более сложные, знала множество необходимых заклинаний и могла применять их на практике, хоть целитель и с неохотой давал мне возможность приобретать «своих» пациентов, контролируя каждый шаг. Я прекрасно это понимала: человеческая жизнь намного хрупче, чем мы думаем. Один неверный шаг, и её можно потерять.
Именно насмотревшись на то, что пациенты доходили до больницы живыми, но не все выходили из неё здоровыми, я стала ценить свою жизнь, своё детство, своё прошлое, всё хорошее, что было у меня в жизни. Каждый миг. Практически любой из них терял близких ему людей: война затронула каждую семью.
А знаете, как больно было смотреть на маленькие хрупкие тела, лишенные жизни? Тела маленьких ни в чем не повинных детей. Они-то в чем провинились? Но смерти неведом возраст, пол, национальность или размер ноги. Она забирает жизни по неизвестному нам принципу. Может, их путь на этой земле уже завершен. Может, их смерть даст чему-то или кому-то жизнь, чему-то более приоритетному. Может, они оказались так бесполезны для судьбы, что та решила не заморачиваться, составляя для них новый сценарий.
Эти мысли привели меня туда, что наиболее красочно ассоциировалось у меня с детством: в Хогвартс. А точнее, в его руины…
Я знала, что замок собирались отстраивать, что преподаватели были готовы сделать это своими собственным руками, лишь бы школа существовала и функционировала. Кое-какие сдвиги уже наблюдались, но всё же… Теперь эта сказка была больше похожа на мертвую зону. Сейчас как раз шло время занятий, поэтому все ученики прятались в стенах замка, которые более-менее были пригодны для учебы. Редкие фигуры бездельников мелькали в окнах и дырах, от ударившего в стену заклинания, но это выглядело так грустно, что я решила отправиться в излюбленное место всех школьников – Хогсмид, небольшую деревушку около Хогвартса.
Хогсмид теперь был скорее похож на себя в рабочий день во время каникул: ученики разъехались по домам, жители сидят на работе – по улице катится сухой сорняк. Но это было бы совсем правдой, если бы во время этих каникул в деревню завезли слонов и они бы случайно истоптали все улицы и разрушили половину зданий. Я заприметила кое-что сохранившееся: «Три метлы». Из любимого всеми учениками паба исходил свет. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть, кто там и что там и, возможно, решиться зайти. Осторожно открыв дверь (а новая жизнь научила меня осторожности: пациенты слишком часто «случайно получают лишние синяки на лоб» из-за резкости медперсонала), я вошла внутрь и, проходя мимо барной стойки, целенаправленно устремившись в её дальний конец, резко затормозила. Я обернулась влево и принялась нездорово рассматривать одну из посетительниц, повернутую ко мне спиной. Бармен мог бы подумать, что я сейчас наброшусь на неё или сделаю ещё что-то в духе «ах ты!», но нет, я направилась дальше, хоть уже и не в самый конец. Мне показалось, что это… Я ещё раз глянула в сторону этой посетительницы, всё ещё не имея возможности увидеть её лицо, но черт! Я была уверена, что это она – Сьюзан Боунс. Она изменилась, все мы изменились, но эти черты лица и эти рыжие волосы – их невозможно спутать! Разве что я уже сошла с ума на фоне отсутствия выходных.
Не обращая внимания на бармена, уже подоспевшего к редкому клиенту, а их тут явно не так уж и много теперь бывает, я всё же приблизилась к интересующей меня фигуре и, облокотившись правой рукой о барную стойку, я уставилась на неё. Теперь я уже была уверена в том, что это... – Сью?
Я ещё помнила о том, что мы никогда не дружили с ней, и о том, что у неё тысяча поводов ненавидеть меня, но мне нужно было, мне очень нужно было попросить у неё прощения, потому что Сью была одним из тех людей, перед которыми я больше всего виновата. Я помню ту идиотскую драку в подвале, помню свои же слова об её тете, которые и стали причиной всего, помню о том, как потом месяц лечилась в лечебном крыле из-за своих галлюцинаций. И помню ещё много чего плохого, что я ей сделала. Я была рада тому, что она жива. Я бы никогда не поверила, что буду так рада! Лишь бы она не отталкивала сразу…